От автора,

Вступление

                            Я по ночам опять воюю,

                            И в прошлом наяву живу.

                            И радуюсь, грущу, тоскую,

                            И жизнь кому-то отдаю.

                            ...Идёт заправка, шум и грохот,

                            Опасность всех нас стережёт.

                            Одна небрежность лишь в работе:

                            Ни Бог, ни царь – не сбережёт...

                            Ведь это ад для посторонних,

                            А черти мы – в котле кипим.

                            Что привело сюда, нас «безвольных»?

                            Чьей воле мы принадлежим?

                            Кто нас в котёл такой бросает?

                            Судьбою кто руководит?

                            Как поступить? – никто не знает....

                            А в чём причина?

                                               Может в нас она сидит?

                         Художественная картина рождается мазком кисти. Воспоминания рисуют картину жизни, трогают сердце автора. Оставленные на бумаге они становятся своеобразным памятником жизни.

         Летом 1999 года мой младший сын Вадим, проезжая в низовьях Волги, испытал следующее: «В знойном мареве среди астраханской степи вдруг появились белые кварталы военного городка – Капустин Яр предстал перед нами. Меня что-то толкнуло в сердце. Здесь я рос, жил, здесь отец служил... В этом палящем знойном месте, в этой пыли...».

         Нам посчастливилось быть участниками открытия эры Космоса. Каждый видел события её со своей рабочей точки, на своём отрезке времени. Всё свершавшееся тогда в целом не видел и не знал никто. Только мы, все вместе, можем создать Историю первых шагов Человечества по пути в Космос. Мы теперь не молоды, и нам не резон уносить знания, тайны, свою память, чувства с собой. Не будем превращать наших потомков в Иванов, не помнящих родства. Вопреки трудностям, без помощи Запада (и даже вопреки этой помощи) – наша страна, народ смогли свершить настоящий подвиг первого прорыва к звёздам.

         Капустин Яр, ракетный полигон, - это первая ступень движения страны в Космос, это настоящая альма-матер новых ракетно-космических полигонов в Байконуре и Плесецке.

         Молодые продолжатели дела отцов! К вам обращаюсь я, друзья мои, как говорили раньше великие. Не отступайте при неудачах! Не берите пример с тех, кто наживается на спекуляциях и воровстве, на услугах ворам и казнокрадам. Их время, несомненно, скоро кончится. Иначе наша страна развалится, а народ деградирует. А те, кто растаскивает и продаёт, и предаёт Родину, потеряв ум, совесть  от звериной жадности – это глупцы, у них нет будущего, истинного счастья быть нужным людям, а не только себе.

         Хочется вновь повторить слова обращения, приведенные в книге «Незабываемый Байконур», с которыми в 1997 году выступили наши коллеги-ракетчики. Друзья мои, только в творческом труде человек становится истинно счастливым. Сиюминутные удовольствия тех, кто ими бездумно увлекается, не более чем наркотическое опьянение, которое быстро пройдёт и начнётся жестокая ломка.

         Познавайте законы Природы и Вселенной. Они неисчерпаемы и вечны. Их хватит на Всех и Каждого, в том числе и тебе, мой любезный читатель!

  И ещё… Есть мнение, что воспоминания простых людей не представляют общего интереса, так как в них отсутствуют общения с известными людьми, острые конфликты и т.д. Не могу с этим согласиться. Если воспоминания затрагивают душевные струны, вызывают тёплые чувства, понимание со стороны читателя – они имеют право на жизнь. Они  искренни, правдивы и не заказаны…

Гринь Анатолий Григорьевич                                          

 Март 2000 г.

Повестка

                         Март 1953 года… Мрачные, тревожные дни похорон вождя народов и главы страны Советов И.В.Сталина. Бесконечно льющаяся траурная музыка в эфире, в подсознании…

         В эти дни, как снег на голову – повестка с вызовом в военкомат, призыв на военную службу. Я, Гринь Анатолий Григорьевич, студент 5-го курса Харьковского политехнического института имени В.И.Ленина (ХПИ), учился на энергомашиностроительном факультете «паровые и газовые турбины». Только-только  вернулся с преддипломной практики на Калужском турбинном заводе (КТЗ). В моём чемодане, ещё не распакованном, лежит готовый, бережно уложенный, дипломный проект - разработка турбины для железнодорожного энергопоезда мощностью 6000 киловатт. Забота одна: на носу в мае месяце защита моего проекта и предвкушение новой  жизненной ипостаси в качестве дипломированного инженера с радужными перспективами работы в конструкторском бюро Харьковского турбогенераторного завода имени С.М.Кирова (ХТГЗ) по специальности, к которой я стремился за годы учёбы.

         На вызов в военкомат не реагирую, идти туда не собираюсь, так как чётко знаю, что  ничто не должно мне помешать получить  заветный диплом. Хожу в родной институт, но не на занятия (они были отменены по случаю траура), а для участия в каждодневных скорбных митингах. Военкомат настойчив, прислал вторую повестку. Но у меня нервы крепкие, к тому же закалённые практикой прошлого, когда на неоднократно получаемые во время учёбы в институте повестки я уже привык их игнорировать. И меня тогда, в то суровое и строгое время, не трогали. Но тут получаю уже третью повестку опять с вызовом в военкомат. Первая мысль опять пренебречь этой докукой, но, взглянув внимательно на повестку, пришлось прочесть подчёркнутое красным карандашом грозное предупреждение: «за неявку Вы будете привлечены к уголовной ответственности». В сердце призывника проник тревожный холодок, я почувствовал, что на этот раз всё складывается по-другому…

         Являюсь к военкому, который с облегчением для себя наконец-то дождался.  Его действия были решительны и нешуточны, взяв мой паспорт, он, глядя мне в глаза, с остервенением рвёт его и бросает в корзину… Я понял, что игра в прятки окончена. В  моей груди что-то дрогнуло, холодок пополз к ногам: «Всё, назад, домой, вернусь другим человеком». Неординарность действий военкома по отношению к моему паспорту стала ясна, когда  он объявил, что состоялось совместное постановление правительства и Центрального комитета партии о спецнаборе в новый вид Вооружённых сил. Военком не скрыл и того, что, по его мнению, должно было меня обрадовать, он с пафосом провозгласил, что приказом Министра Вооружённых Сил СССР  мне присвоено воинское звание техник-лейтенант, и что меня уже зачислили слушателем в Военную артиллерийскую академию имени Ф.Э.Дзержинского в Москве. Военком добавил, что он всех студентов из нашего Харькова, попавших в приказ министра, давно  отправил в столицу, «а с тобой пришлось повозиться».

         Без промедления, пока я не пришёл в себя, военком вручил проездные документы, и даже в купейный вагон, где мне ещё не доводилось ездить.

         И вот я в столице. Впервые. На улице мороз, а я в видавшем виды осеннем пальтишке бреду мимо гранитных цоколей домов на престижной улице Горького, прохожу Котельническую набережную, вот и академия. Длинные коридоры старинного здания времён Екатерины Великой, какие-то подвалы, в которых мы бродим, получая офицерское обмундирование. К моей неподдельной радости вижу земляка, даже моего друга харьковчанина Володю Сухинина. Но «друг» смотрит на меня как-то отрешённо, больше того – сухо. Оказывается, он теперь у меня командир учебного отделения, и не без основания, зная хорошо меня в прошлом в качестве, как мы теперь говорим, «диссидента», подозревает во мне потенциального нарушителя дисциплины. Он теперь   нас строит и водит на занятия. Своей «карьерой», по-видимому, он обязан отцу,  который был в то время заметной фигурой – полковник могущественного и таинственного Комитета государственной безопасности в Харькове, как  стал вскоре называться этот орган.

         Моё учебное отделение, имевшее шифр 652-10, – выходцы из Харьковского политехнического института: С.Струк, Г.Левчук, В.Бородаев, Б.Дунаев, Л.Завгородний, Д.Касаткин и я – по специальности турбостроители; В.Гайдук, В.Самойлов, В.Сухинин – представляли  специальность по двигателям внутреннего сгорания; А.Ляшенко, Якименко – паровые котлы и котельные установки; В.Лебедь – паровозо- и тепловозостроение; Бутенко, Волошин (воевал старшиной в Великую Отечественную войну, теперь он у нас старшина академического курса), Науменко (тоже воевал, но в звании старший лейтенант), Е.Рогозин – автотракторостроители; Заика – представлял сельскохозяйственное машиностроение.

         Всех нас директор нашего  политехнического института отозвал в Харьков ещё во время преддипломной практики. Мы предстали перед медицинской и мандатной комиссией. Последняя тщательно копалась в наших анкетных данных. Например, у Вити Бородаева были осложнения на благонадёжность, очевидно по линии родителей, - недаром, он был переведён к нам в «политех» из явно оборонного авиационного института (ХАИ) ещё на четвертом курсе учёбы. Ему пришлось писать дополнение к анкете…

         На медицинской комиссии я заявил, что длительное время находился в контакте с демобилизованным инвалидом Отечественной войны дядей, больным туберкулёзом после фронта,  Павлом Стефановичем и систематически подвергаюсь контрольным проверкам в госпитале, тем самым, полагая, что обладаю неотразимым аргументом против призыва в армию. Но не тут-то было: военком, председатель комиссии, после конфиденциального обмена мнениями с членами комиссии подозвал меня, неловко прикрывавшего обеими руками мужское «достоинство»,  к столу, и воскликнул: «Если таких, как этого, не будем брать в армию, то кого же?» И вопрос был решён. В самом деле, я в то время был крепким парнем, несмотря на жесточайшие голодные годы в войну и после неё, занимался боксом, был неплохим гимнастом, а в волейбол играл так, что был принят в институтскую команду.

         После меня эту комиссию прошли даже такие явные нестроевики, как Митя Касаткин со зрением минус 7,5Д и некоторые другие. Но представитель академии из Москвы взял, однако, меня на заметку, Я только порадовался этому, в надежде, что меня в Москве забракуют. Ведь так не верилось, что я попаду в армию, и придётся расстаться с моими планами на гражданскую, вольную жизнь. Находясь в институте на сборах в военных лагерях, где нас готовили к присвоению звания инженер-лейтенант запаса по специальности заместителя командира танковой роты по технической части – ЗКТЧ, за неуставные взаимоотношения с начальством я получил четверо суток домашнего ареста. Как сейчас понимаю, во  время призыва в Харькове я мог возразить против власти: пойти на разрыв, полную конфронтацию, например, отказаться от заполнения анкеты, бойкотировать прохождение медицинской комиссии. Но мы ведь все были воспитаны совершенно по-другому. Да и как можно было поступать иначе, статья 31-ая Конституции СССР гласила: «Защита социалистического Отечества относится к важнейшим функциям государства и является делом всего народа. В целях защиты социалистических завоеваний, мирного труда советского народа, суверенитета и территориальной целостности государства созданы Вооружённые Силы СССР и установлена всеобщая воинская обязанность. Долг  Вооружённых Сил СССР перед народом – надёжно защищать социалистическое Отечество, быть в постоянной боевой готовности, гарантирующей немедленный отпор любому агрессору».

         Мы были законопослушными гражданами! Комсомольцами. Верили в мудрость наших правителей, а переживаемые трудности, по нашему мнению – это либо пережитки прошлого, либо результат происков врагов советского строя. Вместе с родителями мы пережили военное лихолетье,  эвакуацию вместе с заводом № 183 на Урал, тяжёлый труд после войны, голодные и холодные годы. Но мы чётко знали виновника, причину наших бед и страданий. Поэтому я не смог и не стал саботировать призыв в армию. Однако в нашей институтской группе по двигателям внутреннего сгорания нашёлся-таки один «отказник» по фамилии Портнов, за что его не допустили к защите дипломного проекта в мае месяце (когда мы были уже в Москве).  Но ему помог папаша, ветеран партии с 1905 года, который куда-то написал жалобу, и молодому Портнову разрешили защиту дипломного проекта  осенью того же года.

         Попав в армию, в совершенно новые непривычные условия, пришлось пройти  адаптацию к суровым армейским порядкам и дисциплине. Да, в то время круто изменилась моя судьба. Впереди тускло замаячили неожиданно тяжёлые дни и, возможно, беспросветные годы. Вместо родных, друзей, подруг, студенческой вольницы – суровая казарма. На нас топорщится плохо пригнанная военная форма, столь необычная для вчерашнего студента. Почему-то в зданиях академии на окнах установлены решётки (это сейчас, в «демократическое» время решётки на окнах даже детского сада стали привычной и неотъемлемой приметой криминальной жизни), мы даём подписку о неразглашении военной тайны. Всё в учебном процессе засекречено, учебные тетради складываем в папку-портфель, опечатываем мастичной печатью, и не дай Бог, чтобы что-то из пособий оставить без присмотра на столе.

         А тут ещё и ограничение свободы - кругом академии высоченный чугунный забор с острыми наконечниками, а выход в город через строгий контрольно-пропускной пункт. Единственная отрада для глаз и разрядка для души – протекающая рядом Москва река, вид её набережной, куда мы часто обращали свой взор прямо из казармы или учебных классов. Моя железная солдатская койка стояла  возле окна, и взгляд невольно перебегал с серой тоскливой, окружающей обстановки к извечно переливающемуся природному началу, пусть и закованному в творение рук человеческих.

         Набережная. Это по ней однажды ночью несколько часов в сторону Кремля шла военная техника, дрожали стёкла и  что-то смутное было на душе…

         Главнейшее упущение И.В. Сталина: не сумел создать действенного механизма передачи Власти, не подобрал, не воспитал, не «обкатал» продолжателя-преемника. Сколько «бед свалилось на Родину из-за этого». На все народы Советского Союза.

Академия

                         Учёба. Длинные километровые коридоры, звон шпор – традиционная дань прошлому дню артиллерии на конной тяге, стук сабель-шашек теми, кто стоит в суточном наряде, и несмолкающий топот, топот и звон кавалерийских шпор сотен сапог кадровых офицеров, слушателей академии, возвращающихся со строевых занятий и тренировок по случаю майских и октябрьских парадов на Красной площади. Этот топот сопровождал нас и в учебные аудитории.

         Металлическая мастичная печать, прикреплённая к поясному карманчику на брюках, чёрная папка с тетрадями и книгами, на которых стоит зловещий гриф «Совершенно секретно», постоянная возня с надоедливым пластилином при опечатывании то и дело рабочей папки. Кроме этих терзаний для рук, никак невозможно привыкнуть к команде «Товарищи офицеры!», сопровождающая появление в аудитории преподавателя или кого-либо из начальства.

         Утром занятия, лекции, лабораторные работы и освоение материальной части, вечером самоподготовка. Спим на двухэтажных железных кроватях, которые нам достались, как шутили, от тех далёких дней, когда Наполеон бежал из горящей Москвы. Ежедневный, даже в выходные дни, подъём по зычной команде дневального, коллективная физическая зарядка, строевые занятия. Ещё долбёжка сухого языка многочисленных уставов: и внутренней службы, и караульной службы, и дисциплинарного устава, вдобавок тягомотина по освоению  секретного делопроизводства. И над всем этим -  непрерывная череда  проверок.

         Но молодость брала своё, некоторые, в основном москвичи, всё же ухитрялись исчезать на время в «самоволку», то есть в самовольную отлучку из расположения части, даже до утра. Однако городской военный патруль был в то время строг, выполняя предписанные комендатурой норму и план задержания в городе нарушителей воинских уставов. Самовольщиков патрули зачастую ловили прямо за забором академии или в близлежащих улицах и переулках, после чего  приводили назад в академию. Мы тогда были заметны в городе, так как до принятия присяги обмундированы были в бушлаты и форменную одежду, но без погон. И по утрам в общем зале заместитель начальника 6-го (ракетного) факультета академии отец-командир, полковник Предко проводил с контингентом по спецнабору итоги дня и ставил задачи. При этом старый служака не упускал  обязательно тщательно, во всех подробностях разбирать отмеченные нарушения порядка и дисциплины слушателями.

         Случались среди нас и грубые нарушения, грозившие серьёзными неприятностями, но, учитывая нашу неопытность, руководствуясь принципом «не выносить сор из избы» а главное,  памятуя жёсткую необходимость подготовки для Ракетных войск инженерных специалистов, начальство ограничивалось мерами воспитательного характера. Никто из слушателей нашего набора, кроме одного грубого нарушителя секретного делопроизводства, не был исключён из академии. Естественно, для кадровых офицеров-слушателей академии, с великим трудом завоевавших право получения высшего военного образования, поведение каких-то техников-лейтенантов, не ценивших этого, было в высшей степени одиозным и неподдающимся  здравому смыслу. На нас они смотрели «странными» глазами, и, будучи дежурными по академии,  ловили опоздавших из увольнения, а также бдительно выискивая среди прибывших из города, тех, кто нетвёрдо стоял на ногах от чрезмерно принятия спиртного.

         Преподавание «классических» для инженерного ВУЗа теоретических дисциплин, таких как теория прочности, теория вероятностей, материалы баллистики и взрывчатых веществ, теория и расчёты  жидкостных и воздушных реактивных двигателей – велось на достаточно высоком уровне. Умудрённые знаниями в родных институтах, мы могли провести сравнение с авторитетными и опытными преподавателями и профессорами Безуховым, Шапиро, Ивановым, Волковым, Белым,  Мошкиным, Ненашевым и другими. Преподавание же устройства и эксплуатация наземного оборудования и самой ракеты желали лучшего. Это происходило потому, что сами молодые наставники были не искушены в новой для них технике, она проходила стадию разработки и создания. Преподаватели этих дисциплин учились вместе с нами, опережая нас, что называется, на полкорпуса. Исключение составлял Р.М.Григорьянц, который впоследствии погиб в чудовищной катастрофе на стартовой позиции в Байконуре вместе с главным маршалом артиллерии М.И.Неделиным. Да и сама материальная база была ещё довольно скудной.

         В то время нас, жёлторотых ракетчиков, поразил вид «живой» немецкой ракеты ФАУ-2, установленной в огромной аудитории имени К.Э.Циолковского. Не верилось, что сложная, огромная машина предназначалась всего лишь для разового применения. Вот тогда-то и пришло  трудное понимание, что мы здесь нужны. Нужны  для нового дела, связанного с обороной страны в атомную эпоху: в мире идут более чем серьёзные процессы, а мы – частица страны, призванная сказать не последнее слово в создание нового вида Вооружённых сил страны.

         Воинскую присягу мы торжественно приняли 1-го Мая 1953 года на общем построении во дворе академии. Нам вручили новенькие офицерские погоны с двумя звёздочками, наконец-то мы стали техниками-лейтенантами. К этому времени, через военные ателье, мы получили повседневную и парадную формы одежды. Особенно нас удивлял офицерский китель со стоячим жёстким воротником, который нам потом не был «понятен» в жаркой астраханской степи. Теперь по полной форме можно было выходить в город в бриджах и кителе, а не бегать в самоволку. В свободные от занятий время (оно появлялось только за счёт игнорирования самоподготовки) каждый проводил по-своему. Среди нас в моде были «культпоходы» в рестораны, здесь шло сплочение в узкий круг близких по духу и интересам товарищей. Так мы с Витей Бородаевым решили (и почти осуществили) побывать в разнообразных ресторанах столицы «чтобы иметь представление». Нам приглянулся ресторан «Аврора» с фигурой медведя при входе (теперь он называется «Будапешт» в Рахмановском переулке). Я был в восторге от посещения кафе «Националь», что находилось на углу улицы Горького и Манежной площади. Туда я часто ходил обедать, а затем водил приезжавших в Москву родственников, особенно сестёр. В кафе отменно готовили все блюда, особенно запомнилась необыкновенно вкусная лапша – "лапша по-домашнему".

         Попав в столицу, хотя я приехал не из деревни или провинциального города (между прочим, Харьков в первые годы Советской власти являлся столицей Украины), я почувствовал и обнаружил изъяны в своём гуманитарном образовании. Пришлось поставить перед собой реально достижимую цель: систематическое посещение концертов в Большом зале  консерватории имени П.И.Чайковского (помимо музыки, привлекали антураж залов, особая атмосфера интеллигентной публики), оперных спектаклей Большого театра и его филиала, спектаклей драматических театров, особенно  МХАТа имени М.Горького и  Малого академического театра имени А.Н.Ос-тровского. В Харькове я не пропускал ни одной (действительно ни одной!) постановки Театра оперы и балета имени Н.В.Лысенко и Русского драматического театра имени  А.С.Пушкина. В драмтеатре работал гардеробщиком дядя отца Гринь Леонтий Самойлович. Он то и обеспечивал мои бесплатные посещения спектаклей  этого театра. В оперном театре знакомых, "блата"  не было, но мы с приятелем Витей Щенявским приспособились: под старый, уже использованный билет подкладывали денежку, на которую можно было купить только один билет на галёрку, и контролёр, прекрасно распознавая нашу неуклюжую уловку, пропускал бедных студентов приобщиться к высокому искусству.

         В театральные сезоны 1946-1948 годов положение в Харькове было тяжелейшее: город ещё лежал в руинах, не хватало жилья, люди ютились, где придётся, в полуразрушенных зданиях. Не хватало простейшей еды, жесточайшая засуха 1946 года и последствия разрухи сельского хозяйства отражались на наших желудках и отощавших фигурах, живо напоминавших дистрофиков военных лет. Тысячи людей, и молодых и пожилых, остро нуждались в обустройстве, одежде и всём самом необходимом. Оперный театр также переживал не лучшие времена, народу было не до спектаклей. Поэтому на предприятиях выдавали билеты, абонементы, так сказать, в нагрузку. А ведь до войны наш оперный театр был не только гордостью города, но и славился в стране. Старожилы рассказывали, что на его подмостках выступали мировые знаменитости балерина Ольга Васильевна  Лепешинская, лирический тенор Иван Семёнович Козловский…

         Первое посещение  Московского художественного академического  театра имени М.Горького (теперь, в «демократические» времена   театр  разделился). Меня, всё же несколько искушённого театрала, театр поразил. Всё было необыкновенным. Медленно поднялся волшебный занавес… И я забыл, где нахожусь. Меня охватило странное чувство сопричастности действию, которое развёртывалось на сцене. Мне казалось, что я там, на  сценических подмостках, участвую немым свидетелем происходящего, столь естественно начался спектакль. Костюмы артистов, интерьер сцены и зала, а главное – непринуждённость, естественность  речи, жестов актёров, отсутствие игры, нарочитости, искусственности, позы. Как будто бы всё происходит дома, в семье.

         Разумеется, я не мог не посещать  Третьяковскую картинную галерею, не побывать в Музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина. На лекциях по марксизму-ленинизму (в нашем академическом плане они проводились ежедневно) я читал биографии известных и великих музыкантов из серии «Жизнь замечательных людей»: Людвига Бетховена, Петра Ильича Чайковского, Мориса Равеля, Модеста Петровича Мусоргского,  Александра Порфирьевича Бородина, Камиля Сен-Санса, Гектора Берлиоза, Сергея Васильевича Рахманинова и других, пытаясь лучше понять музыкальные произведения этих композиторов. Проблем с этими книгами у меня не было, библиотека академии, ещё с екатерининских времён, когда в её стенах находился воспитательный дом для дворянских сирот, хранила старинные традиции и имела  богатый фонд различных изданий, кроме антисоветской направленности.

         Памятны приезды из Харькова в то время ко мне, слушателю академии, моей будущей жены Галины.

         Обнаружив однажды моё отсутствие на самоподготовке, начальник учебного потока полковник Семёнов спросил: «а где Гринь?» – харьковчане не растерялись и дружно ответили: «слушает фуги Баха». И как ни странно, мне действительно пришлось оправдываться перед полковником в унисон с моими товарищами, убеждая его показом старого билета на музыкальный концерт по произведениям Иоганна Баха.

         Читатель вправе задуматься, откуда у меня влечение к искусству, музыке, стремление овладеть культурой? Наверное, корни идут от отца Гриня Григория Стефановича. Родился он в городе Нежине в 1899 году в украинской семье ремесленника печника. Без преувеличения можно сказать, что половина печей в городе Нежине до Великой Октябрьской социалистической революции сложена по подряду моего деда Стефана. Его сын, мой отец, был у него в подручных, конечно, таскал кирпичи (наверное, отсюда у него профессиональная болезнь – грыжа, которая досталась и мне по наследству). Семья деда по теперешним меркам была огромной – двенадцать детей, правда, из них выжило только семь человек: три брата и четыре сестры. Все братья  жили в Харькове, там и закончили свой жизненный путь, а сёстры – в Киеве. Мой отец получил незаконченное высшее образование и пятьдесят лет трудился на одном и том же заводе № 183 (бывшем Харьковском паровозостроительном заводе имени Коминтерна), являлся ветераном танковой промышленности. Он работал в отделе технического контроля, был конструктором, начальником цеха, технологом завода. Когда вышел на пенсию, то получил бессрочный пропуск на завод в любое время и продолжал ещё трудиться.

         Отец – «щирый» хохол, страстно любил украинские песни. Он обладал приятным голосом, пел тенором, напоминавшим голос известного И.С.Козловского. В редких застольях (постоянно находился на заводе, перед войной с завода требовали:  "Танки, танки, танки...") во время праздников хорошо помню, как его упрашивали «заспивать». Его голос запомнился. Мать моего отца (моя бабушка) Хотына Удовиченко была фанатичной верующей. Она брала своего Грицька в церковь, где он пел,  и выучил многие песнопения. До глубокой старости отец мог напеть мелодию. Когда же уже не мог, то любил слушать украинские песни, особенно исполняемые хором. Тогда на его глазах навёртывались слёзы... Чтобы порадовать отца я старался по радиоприёмнику поймать что-либо из его любимых песен. Отец играл на мандолине, участвовал в выступлениях струнного оркестра в родном городе Нежине. Мандолина отца осталась в оккупации и пропала.

         О семье мамы Клавдии Фёдоровны рассказ далее.

         В воскресенье, единственный день недели, принадлежавший нам, мы с будущей супругой выезжали на природу. В ближайший парк культуры и отдыха имени Максима Горького, довольно благоустроенный и имевший богатый сервис городской жизни – кафе, рестораны, аттракционы, фонтаны, красочные цветочные клумбы, пруды с катанием на лодках, а рядом красавица Москва-река с беседками и стаями чаек. В отдалённый Измайловский парк, в то время имени И.В.Сталина. Выбирались мы на отдых вдвоём, иногда приглашали сестру Аллы - Лёлю, иногда Лёню Завгороднего. Это огромный лесопарковый массив, доставшийся москвичам со времён «тишайшего» царя Алексея Михайловича, отца Петра I, когда в этом краю процветала загородная резиденция монархов. Мы ещё застали зверинец, сохранившейся с тех пор, когда правители и их ближайшее окружение тешились охотой на медведей, волков, лисиц, была ещё жива и огромная медоносная пасека в глухом лесу. Особенно красиво было в Кусковском парке, бывшем одним из загородных имений славного  рода графов Шереметьевых, ближайших родственников царского Дома Романовых. Устройство парка, архитектура его дворцов, павильонов и беседок, планировка и зеркальная гладь многочисленных прудов – всё говорило о заимствовании европейской парковой культуры. В этих парковых ансамблях мы отдыхали душой и телом. Нам, в ту пору лейтенантам, по карману были и кафе и рестораны. Плата в них по теперешним меркам была копеечной. Есть чему дивиться, глядя на прошлое из сегодняшнего дня. Мне теперь невозможно  представить, чтобы молодые, обычные учащиеся, лейтенанты могли бы так же отдохнуть по полной программе по сумасшедшим ценам наших «демократических» времён.

         Возвращаясь к воспоминаниям учебного процесса в академии, надо сказать, что отдых наш не сопровождался загулами и прогулами. Конечно, дисциплина была строгой, и нас это держало в узде. Поэтому академическая успеваемость у большинства из нас была довольно приличной. Например, у меня за два академических семестра из десяти сданных экзаменов оказалась только одна четвёрка и к моей досаде проскочила злосчастная тройка, остальные оценки были отличными.

         Откуда у меня появилась экзаменационная тройка? Дело было так. Шёл экзамен по составу, устройству и эксплуатации  наземного оборудования нашей первой отечественной ракеты Р-1, имевшей индекс 8А11. Во время моего ответа нашему преподавателю, в то время старшему лейтенанту Авдееву, в аудиторию неожиданно вошёл начальник факультета генерал Нестеренко, разумеется,  со свитой.

         Сразу установилась напряжённая атмосфера: какие каверзные вопросы возникнут у высокого начальства? Так и оказалось, генерал подошёл к коллиматору, оптическому прибору для прицеливания ракеты, и даёт мне задание измерить угол между рамами соседних окон аудитории. Я опешил, так как этот коллиматор (который потом для меня стал, что называется «ручным», моим «кормильцем»  при работе на стартовой площадке в Кап.Яре) увидел только сейчас, когда очутился на этом экзамене. Ясное дело нельзя было подвести нашего преподавателя, который стоял здесь же ни жив, ни мёртв, по-видимому, сам тоже не был  знаком с этой технической новинкой, только-только поступившей для учёбы. Знаменателен, с провидческим уклоном (можно сказать, что А.И.Нестеренко накликал) оказался для меня вопрос генерала – ведь я, прибыв на полигон, волею судьбы стал профессиональным «прицельщиком» ракет. Делать нечего, подошёл к этому оптическому чуду, вижу лимб, на нём деления и цифры, а, заглянув в зрительную трубу, обомлел, увидев огромную линзу зеленоватого цвета с какими-то незнакомыми для меня буквами и цифрами. Как тут измерить угол, непонятно. Удалось снять со стопора поворотную часть прибора, а затем снять отсчёт по лимбу на раму первого окна. Повернул трубу коллиматора на другую раму, лимб показал новый отсчёт, и я доложил генералу ориентировочный отсчёт угла замера. Мои неуверенные, робкие, «на ощупь» манипуляции с коллиматором не ускользнули от пристального внимания, и генерал бросил  мне «тощенькую» оценку – троечку. Хорошо, что никто из знающих этот прибор не стал перепроверять мой приблизительный результат. Преподаватель Авдеев, несмотря на мои уверенные ответы на остальные вопросы, не осмелился, конечно, спорить с генералом и выставил-таки эту тройку.

         Генерал Алексей Иванович Нестеренко был сведущим в ракетной технике, так как он был одним из первых командиров полков реактивной артиллерии в Отечественную войну. Он после войны возглавлял в течение пяти лет, с момента создания, первый ракетный научно-исследовательский институт (НИИ-4) в Болшеве. После командования факультетом Нестеренко стал первым начальником полигона в Байконуре, и на его долю досталось самое трудное время строительства, обустройства, обучения личного состава и работа с первыми межконтинентальными ракетами Сергея Павловича Королёва. Однако начальство в 1958 году отправило генерал-лейтенанта Нестеренко вновь командовать факультетом в  Военную академию имени Ф.Э.Дзержинского. На Байконуре его заменил генерал Герчик Константин Васильевич, при котором на стартовой позиции, на ракете Р-16 (индекс 8К64) произошла грандиозная катастрофа 24 октября 1960 года, когда погибло свыше девяноста человек, в том числе главный маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин.

         Учёба чередовалась армейской и заводской практикой: на первом в стране ракетном полигоне в Капустином Яре, где мы знакомились с эксплуатацией ракетной техники, и в Днепропетровске на Южном машиностроительном заводе, где получили представление о   технологическом процессе  изготовления ракет.

         Цеха завода поражали воображение своими грандиозными размерами и уникальностью станков и оборудования. Это отметил спустя несколько лет после нашей практики предсовмина и первый секретарь партии Н.С.Хрущёв. Своё неподдельное удивление он выразил словами, что здесь делают ракеты, как колбасу. Действительно, серийный выпуск ракет был поставлен на поток, а для нашего тогдашнего «вождя» всё его мировоззрение сводилось к формуле: «Коммунизьм» (именно так он обласкал это понятие) – это, когда много колбасы». Колбасы-то тогда было не многовато, зато ракет хватало с избытком, запас которых Россия не исчерпала и до сих пор. Между прочим, этот ракетный завод вывел в люди, то есть в президенты самостийной Украины, Леонида Кучму, он директорствовал там многие годы. До этой должности он был техническим руководителем подготовки ракет к пуску на Байконуре. Народ республики поверил ему во время выборов и первый, и второй раз, что он будет радетелем их интересов, но, как оказалось к горчайшему сожалению, его политика – это давно скомпрометированная политика предательства национальных интересов и оболванивания сограждан, превращения некогда цветущего края в «банановую» республику. Ведь  в этом году целые кварталы даже столицы Киева по несколько дней оказывались без электричества, отопления и горячей воды. Масса людей из этой республики прибывает в Россию на поиски работы, и соглашается на стройке работать за гроши целый божий день.

         Практика в Днепропетровске памятна ещё тем, что ко мне однажды инкогнито приезжала моя будущая жена. Мы часто общались по междугороднему телефону (сейчас  только на этом одном мероприятии молодые могут разориться), обменивались почти ежедневно длинными письмами. Да, это было…

         Хотелось бы уточнить, что полнота нашей жизни в материальном плане обеспечивалась невиданными для студенческой скамьи деньгами: вместо 300 рублёвой студенческой стипендии мы имели на холостяцкую жизнь в казарме, при полном обмундировании, солидные 900 полновесных рублей (500 рублей за воинское звание техника-лейтенанта плюс 400 рублей так называемых слушательской или курсантской стипендии). Реализация культурной программы не помешала сэкономить деньги и приобрести замечательный финский костюм, первый в моей взрослой жизни – это была «тройка» за 220 рублей, в которой я потом долго щеголял в Кап.Яре. Кроме того, у меня появился радиоприёмник «Мир», в то время самая дорогая  суперновинка. Пришлось побегать за этим приёмником высшего класса: несколько раз дежурить ночью возле ступеней ГУМа, а с открытием заветных дверей опрометью мчаться, сломя голову, на второй этаж в секцию радиотоваров. Приёмники тогда были в дефиците (это свойство советской экономики было её проклятием), как и другие хорошие вещи. Конечно, без этого приёмника не могли обойтись и мои друзья Бородаев и Завгородний, тоже продемонстрировавшие изумительную сноровку и ловкость. Приёмник-то приёмником, но музыку, особенно мою любимую классику, тоже хотелось слушать. И я гордился очередной покупкой – универсальным трёхскоростным проигрывателем с комплектом грампластинок с записью всего репертуара могучего таланта Ф.И.Шаляпина, музыки Эдварда Грига и Ференца Листа в фортепьянном и оркестровом исполнении.

         Надо заметить, что наши финансовые возможности особо не ущемлялись оттого, что мы питались в офицерской столовой академии за свой счёт. Еда в ней, даже изысканная, и всегда полновесная была относительно дешёвой.

         Не лучшие воспоминания остались от нашей идеологической подготовки. Больше всего в учебном процессе досаждало обязательное конспектирование произведений наших вождей В.И.Ленина и И.В.Сталина. Разумеется, конспектирование велось за счёт свободного времени от занятий и самоподготовки. Уклониться от этой обязаловки было невозможно, так как начальник учебного потока полковник Семёнов считал своей священной обязанностью постоянную проверку наших конспектов, все ли труды и в полном ли объёме зафиксированы у нас. Казалось бы, на производственной практике можно было бы избежать, отдохнуть от премудростей марксистского взгляда на прошлое нашей истории, но не тут-то было – требовалось неустанно овладевать учением партии за счёт свободного времени. На помощь была призвана сестра талантов – минимально допустимая краткость конспектирования изучаемых  классиков, взаимовыручка и использование конспекта других товарищей.

         Для справедливости следует сказать, что в академии преподавание марксизма-ленинизма было на достаточно высоком методическом и содержательном уровне. Лекции читали доктора исторических и философских наук в званиях полковников и генералов. Материал они знали в совершенстве, излагали толково, убедительно и доходчиво. Так, что иногда невозможно было не слушать. Это были искушённые полемисты, твёрдо отстаивающие догматы коммунистической идеологии, и их не так то легко было сбить с толку даже самыми каверзными вопросами, навеянными зарубежными «вражескими голосами». Диссидентская литература тогда нам не была известна, а если и была, то знали о ней лишь за границей.  Времена отличались пуританской идеологической строгостью, о чём можно судить по испорченным биографиям таких разуверившихся в социализме людей, как А.И.Солженицын (между прочим, в своё время он считал, что Сталин строит не тот социализм в стране и искажает марксизм-ленинизм на практике); как Владимир Максимов, ставший уже в наше время ярым противником ельцинизма и того, что сделали «демократы» со страной, призывая не разрушать Советский Союз. Вот такая получается в жизни диалектика, теорию которой мы изучали в академии.

         Войсковую практику нам довелось проходить в конце августа 1953 года в капярских степях, в стране «Лимонии», как мы её называли. Попали в 54-ую ракетную бригаду особого назначения Резерва Верховного главнокомандования (РВГК), которой командовал в то время  полковник Л.С.Гарбуз. Сформирована бригада была недавно, там же в Кап.Яре в 1952 году. Личный состав, бригады, конечно, не обладал ни солидным опытом подготовки и пуска ракет, ни глубокими знаниями материальной части. Однако для нас это были ракетчики, вызывавшие уважение своим профессионализмом, а главное, они не особенно тужили, служа в этой глухой и неустроенной степи, - эти бывалые люди прекрасно знали, что по службе можно попасть в  места и вовсе гиблые.

         Мы, хотя и офицеры, но жили в армейских палатках, в которых днём изнывали от жары, ночью страдали от холода, климат то в Астраханской области достаточно континентальный, к утру зуб на зуб не попадал. На занятия, в столовую ходили строем иногда по покрытой изморозью траве. Изучаемая материальная часть находилась на одной из учебных площадок прямо в степи. Приходилось в качестве учебного стола использовать полынную степь, на которой расстилались огромные электрические схемы системы управления ракеты  8А11, с дальностью стрельбы около 270 километров.

         На этой схеме, развёрнутой в виде простыни, сверху и снизу прочерчены были две толстые полосы – это электрические шины питания напряжением 27 вольт, которые подведены от двух бортовых батарей-аккумуляторов. Между шинами многочисленные реле, с разбросанными по всей схеме рабочими контактами, одни из которых предварительно разомкнуты, а другие замкнуты. Везде изображены электропневмоклапаны, обеспечивающие открытие и закрытие трубопроводов воздушных, топливных, перекиси водорода, перманганата натрия. Большими квадратами и прямоугольниками изображены многочисленные приборы системы управления: усилители-преобразователи, гироприборы, рулевые машинки, умформеры, - схема достаточно громоздка и объёмна. Но логика работы всех элементов ракеты и оборудования была достаточно продуманной и безупречной, поэтому, следуя ей, грамотному человеку не особенно сложно было разобраться в её работе. Хорошо помнится, что наше изучение было довольно основательным,   и мы весьма прилично во всех подробностях знали работу пневмогидравлической и электрической схем ракеты при подготовке к старту и во время её полёта.

         Изучение таких агрегатов, как установшик ракеты, топливные заправочные цистерны, наземное испытательное оборудование двигательной установки, бензоэлектрический агрегат электропитания и многое другое особых трудностей для нас не представляло.

         Надо заметить, что на первых ракетах системы, элементы, приборы и т.д. не были ещё дублированы. Настоятельная необходимость в этом техническим решении появилась, когда вместо обычной головной части с тротиловым зарядом появились ядерные заряды, и от ракетного комплекса, как средства доставки столь важного и дорогостоящего оружия, потребовалась особая надёжность.

         Из бытовых впечатлений вынесено знакомство с отвратительным запахом карболки, которой были политы все места нашего обитания. Если бы не это могучее средство, то нам бы не миновать какой-либо кишечной инфекции, а так всё обошлось благополучно.

         В целом природа, быт, площадки полигона, климат и отдалённость от культурных центров на меня произвели тяжкое впечатление, в душе появилось сосущее чувство беспокойства – а вдруг служба, вернее бездушное начальство забросит сюда. Невольно в голове лихорадочно начинали возникать  убедительные доводы, чтобы избежать такой несправедливости для своей судьбы.

Крещение огнём

                     Перед отъездом с войсковой практики из Кап.Яра нас подняли ночью и вывезли в степь. Кто был в Кап.Яре, тот знает, что даже в преддверии осени ночи в степи холодные, и даже  мороз пробирает  через шинелишки. Нас подвели к окопам. Стоим рядом с окопами, в небе звёзды, от земли идёт острый запах полыни и сухой пыли. В трёхстах метрах, в лучах прожекторов стоит ракета Р-2 (индекс 8Ж38), выкрашенная в зелёный армейский цвет. Даже с такого далёкого расстояния вид ракеты был довольно внушительным, вместе с пусковым столом её высота составляет более 16 метров, а широко раскинувшееся оперение хвостовых стабилизаторов придавало ей мощь. Потом нам стало ясно, что, создавая свою ракету ФАУ-2 в военное время, конструктор Вернер фон Браун размер стабилизаторов определил, по-видимому, руководствуясь эстетикой фантастических произведений, не было  возможности на аэродинамическую продувку ракеты (при пусках во время войны хвостовое оперение часто разрушалось в полёте, что являлось одной из причин многочисленных аварий, неэффективности применения немцами ракет дальнего действия).  Впоследствии наши конструкторы стабилизаторы своих, даже огромных ракет, свели до рудиментарных размеров.

         До нас доносится деловой шум стартовой позиции: гул моторов тяжёлых артиллерийских тягачей (АТТ), прогревающих мощные двигатели перед эвакуацией цистерн и установщика, от непрерывно работающей автономной электрической станции на бензоагрегате. Доносятся натуженное гудение работающих топливных насосов заправочных цистерн, громоздких и неуклюжих. Слышны команды по громкой связи. Все эти звуки перекрывает грохот мощной автомобильной компрессорной станции, закачивающей сжатый воздух в четырёхбаллонную ресиверную батарею для предстартового наддува баков ракеты под давлением 230 атмосфер. Но вот цистерны начали покидать площадку. Её верхняя половина побелела от жидкого кислорода, залитого в бак, с обшивки ракеты стали срываться и улетать белоснежные хлопья, из дренажной трубы бака окислителя вьётся белый загадочный шлейф испаряющегося жидкого кислорода. Над площадкой стоит сизая дымка от работающих мощных дизельных моторов, которая обволакивается парами того же кислорода. Уму непостижимо, как там крутятся, работают в этой промозглой атмосфере, среди тесноты огромного количества агрегатов и машин, в этом адском шуме одетые в тёплые комбинезоны и даже унты номера расчётов!

           Вертикально прильнувшая к телу ракеты ферма-стрела установщика начала медленно опускаться, вот уже отогнали компрессорную станцию и установщик от пускового стола. Последние номера расчёта и руководитель пуска покидают одиноко стоящую ракету, судьба которой должна решиться вот-вот. Гаснут ближние прожектора, ракета высвечивается только далеко стоящими прожекторами. Даже среди нас наступает напряжённая, тревожная тишина… Неожиданно слышен щелчок, протяжный звук высокого тона, парение кислорода у корпуса ракеты прекратилось, по-прежнему только осыпаются белые хлопья с её обшивки. Чуткое ухо уже доносит какие-то непонятные звуки, что-то там, в ракете ожило, забилось, и вдруг внизу появляется пламя-вспышка, и мгновенно в хвосте ракеты с резким хлопком возникает огненная струя, которая взмывает  вверх, охватывая зелёный корпус.

         Вырвавшаяся из сопла огромная  струя огня растекается по бетонной площадке, рокот ревущего двигателя бьёт по перепонкам, рёв переходит в рокот, с корпуса осыпается белая шуба. Кажется, что и земля, и наши нервы, а может быть и сама ракета, не выдержат этого грохочущего моря огня. В этот момент чувствуешь себя беспомощным и маленьким, брошенным в какую-то необузданную стихию, непроизвольно начинаешь искать какое-нибудь укрытие, чтобы избавиться от жуткого зрелища. Если бы точно не знал, что такие ракеты уже давно пускают на этом полигоне, то бросился бы бежать. Рёв двигателя ракеты уже нестерпим… Ну же! Наконец из огня и клубов пыли появляется конус головной части, а затем и тело ракеты: её многотонная масса, как бы от долгого стояния сперва нехотя отрывается вверх от пускового стола. Но вот уже ракета опирается на огненный шлейф, и кажется, что вот-вот сгорит в пламени и дыме. Это наваждение сразу же пропадает, так как корпус стремительно набирает скорость и рвущаяся в небеса ракета, с белым факелом огня на хвосте,  начинает постепенно уменьшаться, удалясь в бездонную высь неба. Вся наша группа, как один человек, испытывает одни и те же чувства, стоим и заворожёно смотрим вверх, задрав головы, туда...  где гений человечества разжёг космический огонь. Теперь космос, звёзды стали ближе…

         Вот огненный хвост превращается из ярко белого вытянутого кинжала в белое пятнышко, а затем в ярко-голубую  движущуюся звёздочку, плывущую к неподвижным, уже меркнущим звёздам в лучах восходящего над степью солнца. Но вот и последний акт нашего незабываемого спектакля: там, где погасла звёздочка нашей ракеты, появилась белоснежная змейка, инверсионный след истекающих газов из сопла камеры сгорания. Кто-то в степной тишине произнёс: «расписалась, милая».

         В течение многих лет моей службы на полигоне, да и потом, когда бывал в командировках, довелось наблюдать сотни стартов ракет, но впечатление от первого пуска у меня живы и сегодня. Сейчас, в воспоминаниях  прошлого, всплывает та ночь, острый запах полыни, звёзды, степь, корпус ракеты вместе с головной частью,  устремлённый  к звёздам, прожектора, гул моторов, движение техники и суета людей и, наконец, её старт и полёт. Грандиозность впечатления от впервые увиденного старта ракеты было впоследствии,  уже на Байконуре, усилено эффектом зрелища старта могучей ракеты «Протон-Геркулес» (её индекс 8К82), когда от рёва её двигателей воздух над степью настолько уплотнился и задрожал, что я, искушённый в подобном зрелище, вынужден был заложить уши и в унисон нестерпимому рёву удаляющейся ракеты громко кричать: «А-А-А!» Это помогло, и небо не обрушилось на меня.

Распределение

                    Наша жизнь в стенах академии была подчинена требованиям, интересам учёбы, из нас стремились сделать хорошо подготовленных к службе в войсках ракетчиков. Мы спали, ели, занимались учёбой, не выходя за крепкие решётчатые стены академии. Я не помню, как был организован распорядок у тех, кто до армии жил в Москве. У нас же режим напоминал,  очевидно,  нормы солдатской службы: подъём в шесть утра,  строем выход на улицу и физическая зарядка, иногда в зимнее время с обнажённым торсом для закаливания организма, далее – рутинное свёртывание  своей постели, тщательная уборка койки, «красивое» укладывание предметов в тумбочке, чистка сапог, подшивание свежего подворотничка и т.п. Завтракали мы в буфетах при академии, надо сказать для того всё-таки трудного времени неплохо – яйцо, печенье с маслом, чай с лимоном. После завтрака маршируем по длинным коридорам на занятия в лаборатории, аудитории. Набравшись новых ракетных премудростей, следуем на обед. Время летит незаметно, вот мы уже на самоподготовке с шести до восьми вечера. Наконец-то, после этого до отбоя в 23.00 наступают вожделенные часы свободного времени, можно почитать для души, написать ответ на полученное письмо, и заснуть сном праведника, подведя итог своему скромному труду за день. И так изо дня в день.

         Незаметно подкрались государственные экзамены. Дипломный проект, как посчитало начальство, нам был не к чему, ведь мы уже его «прошли» в гражданском ВУЗе, да и времени это проектирование требовало много, а нас уже заждались в ракетных войсках, развёртывание которых шло полным ходом. Так, только в истекшем 1953 году в том же Капустине Яре были сформированы 77-ая и 80-я инженерные бригады РВГК.

         В апреле 1953 года при Министерстве обороны СССР был создан специальный отдел, который стал заниматься укомплектованием офицерских кадров первых ракетных частей и учреждений. По-видимому, мы уже были на заметке у этих кадровиков и они от нетерпения потирали руки, чтобы вновь загнать нас, только что испечённых инженеров-лейтенантов в какую-нибудь глухомань. Действительно, уже тогда в городе Медведь, где-то на севере-западе в Ленинградском военном округе (само название говорило о медвежьей глухомани) размещалась 72-ая инженерная бригада РВГК. Вот перед экзаменами-то и начали появляться в академии представители войск, жаждавших получить молодые и образованные кадры. В то время для защиты столицы создавалось подмосковное кольцо обороны противовоздушных войск (ПВО). Многие из нас считали, что попасть в эти войска неплохо, ведь Москва под боком, куда можно доехать на электричке. Меня тоже включили в список для направления в ПВО. Однако, на мои вопросы о содержании работ, требуемой специализации, уровне знаний и подготовки представитель этого вида Вооружённых сил прозаически разочаровал меня, ответив коротко, что мне доверят должность начальника расчёта, остальное узнаете на месте. Я отказался, получил знания, затратил много лет учёбы, а тут вдруг надо будет командовать расчётом солдат и сержантов, насчитывающих не более десятка человек. Я по наивности и неопытности решил для себя, что прежде чем давать согласие, узнать всё точно и подробно о своей будущей службе и месте её прохождения, а также перспективы... Мой отказ не остался незамеченным, начальство мою фамилию обвело в списке красным карандашом.              

         Через несколько дней наш начальник курса полковник Семёнов, «заботясь» чтобы не пропала моя специализация, полученная в институте, предложил: «В Торопце (старинный городок, что стоит восточнее Великих Лук в 80-ти километрах), в тех же войсках ПВО, имеется вакантная должность начальника электростанции объекта». На мой наводящий вопрос, какая, мол, станция: на двигателях внутреннего сгорания или турбинная, - он, не задумываясь, ответил, что дизельная. Конечно,  я отверг это предложение. На эту должность согласился Евгений Рогозин, он оканчивал институт по специальности автотракторостроение. Я же категорически, с ригоризмом, свойственному молодости, попросил полковника Семёнова  больше не искушать меня предложениями до государственного экзамена. Как видим, я стал уже тогда «крутым» для нашего начальства, чему обязан харьковскому военкому, который так «круто» поступил с моим родным паспортом, разорвав его в клочья на моих глазах.

         Государственный экзамен состоялся. Примечательно, что накануне назначений, в пожарном порядке прошла целая цепь женитьб наших выпускников, конечно, на москвичках. Это давало возможность свежеиспеченным мужьям вести закулисные переговоры, мотивируя наличием московской прописки и жилплощади. Надо сказать, что жилищный аргумент был достаточно весомым, начальство избавлялось от головной боли по предоставлению в столице жилья новому назначенцу. Мне полковник Семёнов, учитывая моё донкихотство, чтобы я продолжил «службу по специальности», что называется, подбросил-таки "кота в мешке". Он предложил назначение  во вновь организуемый научно-исследовательский институт в Капустином Яре, да ещё по специальности… Кто же откажется от такой заманчивой перспективы стать инженером исследователем. И я с облегчением согласился, как же - буду в институте, да ещё научно-исследовательском, да ещё по специальности. Семёнов, возликовав оттого, что поборол мою строптивость, при мне куда то позвонил, и обрадовал  тем, что я включён дополнительно в уже утверждённый список.

         Моё согласие было предопределено рассказом Вити Бородаева, который  дал согласие ехать в  Кап.Яр после беседы с полковником Ненашевым, набиравшим, по словам Вити, кадры в «свой» институт. Решение моё было однозначным. Мы доверились Ненашеву, который читал в академии курс теории и расчёта прямоточных воздушно-реактивных двигателей (ВРД), знакомя нас с новой технически перспективной разновидностью – прямоточными двигателями. Теория этих двигателей в математическом выражении была столь громоздкой и сложной, что отдельные формулы, описывающие термодинамические процессы работы, выводились преподавателем на доске в течение нескольких лекций. Вот тут-то ярко проявились способности Вити Бородаева. Его отличительной чертой было то, что преподносимый материал он усваивал в ходе самой лекции. На самоподготовке лекциями он не занимался. В ходе лекции он нередко поправлял Ненашева, когда тот допускал на доске неточности, описки. Ненашев, сверившись со своим конспектом, конфузливо поправлялся к тихой радости аудитории. Мы же, слушатели с рядовым студенческим интеллектом, механически, как под гипнозом, переносили записи с доски в свои конспекты, в надежде разобраться с материалом потом, может быть даже только перед экзаменом. Да, Бородаев среди нас являлся истинно  светлейшей головой! Я, например, в своей теперь уже достаточно долгой жизни, повидав многих и многое, не встречал человека с такими способностями, как Виктор Бородаев. Этому человеку было совершенно достаточно прослушать лекции, и, не обращаясь более к учебным пособиям или конспектам перед экзаменом, восстановив материал по конспективным заметкам, сдавать их только на пятёрки.

         Мы ещё в институте перед экзаменом старались найти (занять) подробные конспекты у более добросовестных студентов. Однажды я обратился к Вите, попросил его конспект. Он только улыбнулся: показал свой конспект с ровным почерком, без помарок. Наклон букв его письма был в противоположную сторону от того, как нас учили в начальных классах школы. Я увидел только сухие, бессловесные, математические  выводы наиболее сложных положений. Конечно, такой конспект мной не мог быть использован, и я его не взял.

         За все долгие году учёбы в средней школе, институтах, военной академии Бородаев не получил ни одной четвёрки. Его имя занесено на мраморную доску выпускников – золотых медалистов Военной артиллерийской академии имени Ф.Э.Дзержинского, как выпускника 1954 года (то есть наряду с ранее выпущенными известными истории выпускниками).

         Да что там оценки? Ещё в первом семестре, выполнив курсовую работу, Бородаев получил такой письменный отзыв руководителя темы полковника Мошкина: «Материал достоин  выдвижения для защиты на степень кандидата технических наук». Евгений Константинович Мошкин, профессор, доктор технических наук в академии был авторитетным и уважаемым преподавателем. Он, не без гордости, отрекомендовался нам так: «Я крутил гайки на самых первых ракетах  ещё с Фридрихом Артуровичем Цандером, одним из пионеров ракетной техники». Действительно, было чем гордиться, ведь Цандер у нас в стране создал первые жидкостные реактивные двигатели ОР-1 (опытный реактивный) и ОР-2, разрабатывал проект знаменитой ракеты «ГИРД-Х». Будущий корифей ракетно-космической техники  Сергей Павлович Королёв, что называется, был у Цандера, сперва на вторых ролях, но вскоре стал авторитетным начальником, хотя разработка технических идей, проектирование и расчёты в основном принадлежали этому немцу, родившемуся в 1887 году в Риге. В 1930 году Цандер (ещё до работы в ГИРД) из обыкновенной паяльной лампы построил первый советский лабораторный реактивный двигатель ОР-1, который работал на сжатом воздухе и бензине и развивал тягу 145 гс. Гениальный К.Э.Ци-олковский так афористично и точно охарактеризовал одного из пионеров практического ракетостроения: «Цандер. Вот золото и мозг».

         В семидесятые-восьмидесятые годы, когда я посещал представления знаменитых в стране телевизионных выступлений КВН (Клуб весёлых и находчивых) в театре на площади Журавлёва, что возле метро «Электрозаводская», я обязательно проходил по Медовому переулку. Там, на доме № 12,   висит мемориальная доска в виде динамичного треугольника с очертаниями взлетающей ракеты, барельефным портретом учёного и надписью: «В этом доме жил и работал пионер советского ракетостроения Фридрих Артурович Цандер». Замедляя шаг, я ещё раз, вспоминая, преклонялся перед памятью человека, подвижника идеи полёта на Марс, и невольно при этом вставал образ нашего профессора Мошкина с его повествованием о совместной работе с учёным. К чести Сергея Павловича Королёва, когда он поселился в Москве около метро «ВДНХ» по 6-му Останкинскому переулку, он «пробил» не только мемориальную доску Цандеру, но с его подачи некоторые близлежащие к его дому  улицы были названы именами выдающихся пионеров ракетного дела: того же Цандера,  Кибальчича Николая Ивановича (изобретателя ракеты и участника покушения на царя Александра II в 1881 году),  Кондратюка Юрия Васильевича (1897-1942). Есть там и аллея Космонавтов, а после кончины Сергея Павловича главной улице в Останкино дано имя Академика Королёва.

         Да, наш профессор Мошкин частенько делился с нами воспоминаниями о той чудесной, полуфантастической поре своей работы в ГИРД (Группа изучения реактивного движения), когда многие в стране, в первую очередь Цандер, мечтали о полётах даже не на Луну, а почему-то на Марс. Он говорил нам, что некоторые наши конструкторские идеи тех лет могли осуществиться году в 1980-м. Даже не в 1970-м! Например, идея Цандера сжигать конструкцию отработанной части ракеты при межпланетных перелётах не осуществима и в наши дни.

         О своей работе в ГИРДе Мошкин любил рассказывать пикантные истории. Так, он, будучи вегетарианцем, в столовой отдавал свою порцию мяса Фридриху Артуровичу, который по бедности брал самую дешёвую еду, а работал, отвлекаясь только на сон. Иногда и ночевал Цандер в том же подвале на Садовой-Спасской улице в доме № 19. Если посмотреть на групповую фотографию гирдовцев той поры, то на ней Цандер выделяется своим истощённым и измождённым видом человека,  явно одержимого какой-то идеей. Обычный вид подвижника, будь то учёный или схимник христианской веры.

         Надо сказать, что исследования, испытания и практические работы по созданию ракетной техники на государственном уровне с самого начала проводились только в СССР и Германии. Такие корифеи-ракетчики, как Герман Оберт (1894-1989; хотя и немец, но  имел  румынское гражданство, и не мог быть привлечён к секретным работам фон Брауна), американец Роберт Годдард (1882-1945), француз Робер Эско-Пельтри (1881-1957), работали в одиночку, без государственной поддержки и, как заметил академик Б.В.Рау-шенбах, «особого влияния  на становление ракетной техники не оказали». Наш Циолковский тоже был учёным-одиночкой, государственную поддержку он получил только при советской власти, после того, как страна поднималась с колен, пережив Первую мировую и Гражданскую войны, а затем жесточайшую экономическую разруху. Уже, будучи в преклонном возрасте, страдая от глухоты и болезней, Константин Эдуардович не смог участвовать в практической работе по реализации своих гениальных идей. ГИРД была создана в 1932 году, затем после слияния с Газодинамической лабораторией, основанной ещё ранее в 1921 году, преобразована в Реактивный институт, где и были созданы реактивные снаряды, прославившиеся в Великую Отечественную войну как грозное оружие под названием «Катюша». Немцы, связанные ограничением в развёртывании вооружённых сил после поражения в Первой мировой войне и позорного Компьенского договора в 1918 году, пошли по пути создания баллистических ракет на жидком топливе. Так, Вернер фон Браун, главный конструктор немецкого оружия возмездия ФАУ-2, начавший практические исследования в этой области в далёком 1930 году, говорил впоследствии: «Мы хотели выйти наконец из области теорий, недоказанных утверждений и бесплодных фантазий. Мы  были по горло сыты прожектёрством в деле межпланетных полётов». И с 1936 года 24-летний Браун по приказу Гитлера получил ракетную базу для испытаний нового оружия.  

         Раз дело ракетостроения и исследований в этой области было поставлено на государственной основе, то и у нас уже во времена ГИРДа была над работами в нём задёрнута завеса секретности. Евгений Константинович Мошкин поведал нам дикую историю: однажды он дважды подряд не явился на комсомольское собрание из-за срочной работы по вечерам. Когда его вызвали на бюро и потребовали объяснений,  он молчал. ГИРД, хотя и была организацией на балансе Совета ОСВОАВИАХИМА СССР (Общество содействия обороне, авиации, химии), но работы в ней были засекречены. Бедный Мошкин даже на бюро не мог сказать, что работал в ГИРДе. И его исключили из комсомола. Так была «запятнана» блестящая биография нашего профессора.

         Так вот,  Мошкин читал нам курс теории расчёта жидкостных ракетных двигателей (ЖРД). От него не ускользнула неординарная личность Бородаева, и он дал ему персонально разработать  тему «Расчёт и настройка камеры сгорания (КС) жидкостного ракетного двигателя в зависимости от гидравлического сопротивления подводящих топливных коммуникаций». Витя самостоятельно изучил необходимое для расчётов матричное исчисление (нам не читали его в курсе математики), использовал уравнения с запаздывающим аргументам. Физика процесса заключалась в том, что между моментом впрыска компонентов топлива в камеру сгорания и моментом воспламенения топливной смеси со стремительным ростом  давления образуюшихся газов зарождается ударная волна, воздействующая на топливные трубопроводы. Время этого процесса должно быть минимальным, чтобы исключить разрушение камеры сгорания, а пульсация давления сведена к минимуму. Бородаеву удалось вывести рабочую формулу для расчёта этих сложных процессов. Её можно было с успехом использовать для разработки конкретного ЖРД, оставалось только подставить величину диаметра и длины трубопроводов, - конструкцию можно было воплощать в металл. Поразительны его исследования и разработка. А ведь наш коллега на самоподготовку не ходил, использовал это время на свои личные нужды, а наш курсовой полковник Семёнов даже стеснялся напомнить слушателю о священной обязанности быть в это время в аудитории.

         Наблюдая за Витей Бородаевым, я пытался постичь феномен его знаний, которыми он обладал и которыми всегда готов был поделиться, сопровождая это милой, мягкой улыбкой…

         Очевидно, если мы новую информацию воспринимали как бы к сведению, зачастую отвлеченно, не затрачивая усилий на постройку единой концепции, то у Вити текущая информация закладывалась тут же, сразу в монолит концепции, знания. Обладая прекрасной памятью, ему ничего не составляло при необходимости поделиться этими знаниями…

         Это подтверждают его учеба в институте. Были предметы, на экзамены по которым невозможно было приходить без спрятанного от преподавателя конспекта или выписки («шпаргалки»). Чего греха таить? Например, по курсу «Аэродинамики» или «Теории упругости» перед экзаменом не хватало времени охватить весь курс, уложить его в голову. Витя ходил только со своей головой…

         Вот такой у нас был Витя, Виктор Александрович Бородаев.

         Человек с такими задатками оказался невостребованным, он уехал на полигон в Капустин Яр, тогда как другие были оставлены в академии для учёбы в адъюнктуре. «Россия не бережёт свои таланты». «Нет пророка в своём отечестве».

         Россия не сберегла талант Фридриха Цандера, он умер в кисловодском санатории от тифа, из экономии денег ехал в общем вагоне. У нас в Кап.Яре в пятидесятые годы работники королёвской фирмы говорили, что его смерть не была случайной, он, якобы, вёз с собой расчёты реактивного двигателя, которые таинственно пропали в пути, и что учёный был отравлен в дороге по пути в санаторий.

Прибытие на полигон

                    Получив назначение на полигон в Капустин Яр, надо было отгулять отпуск. Конечно, дома. Хотя я своим домом ещё не обзавёлся, но родительский-то дом был, и я поехал в Харьков. Здесь были встречи со старыми друзьями Лёней Завгородним, Васей Самойловым. Тогда же был отмечен мой день рождения – 24 года. И…

         Как я добирался после отпуска до Капустина Яра не помню. Несомненно, на поезде Харьков-Сталинград, потом на пароме через Волгу (плотину гидростанции через реку построили позднее). От станции Пост-Паромная, что на левом берегу Волги, напротив Сталинграда, до Астрахани ходил поезд со старыми, обшарпанными и грязными вагонами. Станция – это громкое название: стоял маленький, списанный вагончик, полузанесенный песком. Сошёл на станции Капустин Яр, представлявшей  из себя тоже вагон, правда, более солидных размеров, но тоже весь в песке, а вокруг него несколько строений и… степь без края и конца. Растительности, кроме полынной травы и колючек перекати-поле, не было ни возле станции, ни где-либо на горизонте.

         Подошёл грузовик, приспособленный под автобус. Изнывает и душа, и тело: жара несносная, солнце палит. Куда я попал,  я представлял, будучи здесь на войсковой практике. Но чтобы так вот, оказаться здесь надолго, в такой жгучей и дикой степи… Да, заманили-таки нас сюда в научно-исследовательский институт. Настроение – хуже некуда. Лишь после того, как миновали контрольно-пропускной пункт в военный городок, и, увидев новенькие аккуратные двухэтажные дома, главную площадь с Домом офицеров и огромным зданием штаба, а везде деревья, хотя ещё и небольшие, настроение несколько поднялось.

         Поселили в общежитие, комната на четверых на втором этаже, устроились вместе со старым харьковчаниным Лёней Завгородним, а с ним А.Батурин и Виталий Иванов.

         Получили команду прибыть на 2-ую площадку, в войсковую часть 31925, к командиру подполковнику А.Я.Березину, участнику первого пуска ракеты А-4 здесь же рядом с площадкой №2. Этот человек по натуре был довольно деликатным, можно сказать застенчивым, и в силу своего характера мало подходил к тому, чтобы управиться с солдатской вольницей, которая главным делом для себя считала – ракету, а не солдатскую выправку и соблюдение армейских уставов.

          Три-четыре дня сидим на завалинке штабного финского домика, ждём определения своей судьбы. Но служба пошла: ходим на обед, а вечером, покинув завалинку, на мотовозе едем на площадку № 10, то есть в военный городок. Конечно, первые впечатления излил в письме на родину, не подумав о последствиях. Пришлось потом пожалеть: родители были огорчены, что единственный сын, надежда семьи, попал в трудные условия; невеста расстроилась из-за той «дыры», куда придётся ехать и там жить. Командование же решило, что этот лейтенант нытик, плохо переносящий трудности, и вряд ли на него можно будет положиться по службе (письма-то перлюстрировались в гарнизоне).

         Получаю первое своё назначение на должность начальника расчёта автономных проверок приборов ракеты на технической позиции. Мой командир батареи майор Зуев Александр Егорович объяснил мне, что в расчёте две машины: машина автономных проверок электроприборов и машина для зарядки и  проверки аккумуляторных батарей, устанавливаемых на борт ракеты перед стартом. Аккумуляторным хозяйством заведывает участник Великой Отечественной войны старшина Николай Истомин и на него можно положиться во всём. Это был молодой человек, но старше нас, высокого роста, видный и красивый. В деле очень серьёзный и обстоятельный.

         В той же части из наших выпускников назначили: Николая Серова – начальником стартового отделения, которое занимается установкой ракеты на пусковой стол; Бориса Фёдорова – начальником расчёта наводки ракеты в цель перед её пуском; Виталия Капитанова – заместителем командира батареи по специальному (то есть ракетному) вооружению в стартовую команду, командиром которой был капитан Михаил Васильевич Терещенко, Анатолия Гончарова – начальником электроогневого отделения.

         Моё назначение совершенно не вяжется с полученным образованием, ни в институте (профиль: турбинист-механик), ни в академии (профиль: двигатели ЖРД-механик). Мне же придётся работать в качестве электрика-прибориста, то есть осваивать специальность с нуля. Подал рапорт для определения меня по специальности, по крайней мере, по профилю механика. Но пока что приходится идти в наряд, назначили помощником дежурного по части. На дежурстве  моим начальником оказался лейтенант Игорь Черепенин, который на год раньше меня окончил здесь же на полигоне Курсы усовершенствования офицерского состава после среднего военного училища. После строгих порядков в академии поразила солдатская расхлябанность в казарме, пришлось наслушаться и насмотреться. Солдаты и сержанты, многие из которых служили уже третий и четвёртый год, вели себя нарочито вызывающе по отношению к офицерам, да ещё лейтенантам. По казарме ходили в расхристанном виде, подворотнички растёгнуты. На общем построении разговоры в строю, потихоньку матерятся. Однако почти все из них основную службу, то есть работу в качестве номеров расчёта на стартовой и технической позициях, и даже обязанности писарей, киномехаников и т.д. выполняли осознанно, не за страх, а за совесть, не подводили своих командиров.

         Тут подоспела команда из штаба полигона: отправить офицера и двух солдат для сопровождения в г.Долгопрудный (под Москвой) оборудования центральной аэрологической обсерватории (ЦАО). Затем заехать в г.Пугачёв Саратовской области и доставить на полигон вагон с тротилом, взрывчатым веществом, для снаряжения головных частей ракет. Майор Зуев, старый служака, зная ответственность задания, выделил со мною в этот трудный и долгий путь двух солдат, старослужащих, как он их охарактеризовал «заслуживающих доверия» - грузина Ломтадце и украинца Гетало. Для них командировка – поощрение, глоток свободы, побывать  почти в гражданской жизни. Я же был назначен, по-видимому, исходя из того, что ещё не определён был к делу, и на работах по испытаниям ракеты без меня могли безболезненно обойтись.

         Спасибо нашему Зуеву, что послал меня на такое дело. Александр Егорович прошёл фронт в Великую Отечественную войну, в Германии попал в формировавшуюся там первую ракетную бригаду, с которой прибыл в Кап.Яр. Он был участником первого пуска ракеты А-4 18 октября 1947 года, и его имя занесено на мемориальную доску у памятника-ракеты, откуда был произведен первый пуск баллистической. Это место называется «Интеграл», рядом с площадкой № 2.

         С особой благодарностью вспоминаю я моих спутников-солдат, которые помогли мне в первые дни службы понять многое в армейской жизни. Разница в нашем возрасте была почти незаметна, я старше их на два-три года, но  от них получил больше, чем дал им. Общение с ними помогло моему становлению. Дело было довольно серьёзное: солдаты получили патроны, автоматы, сухой паёк на дорогу, взяли шинели, в общем, собрались основательно. Я по неопытности и легкомыслию, ни с кем не посоветовавшись, отправился налегке только в гимнастёрке, уже успевшей выгореть, просолиться  и запылиться, но с пистолетом и тоже с патронами.

         В самом начале командировки я получил серьёзный жизненный урок. Три дня наш вагон не прицепляли к эшелону. Стояла несносная жара, помыться и охладиться негде и нечем, нет воды даже для питья, ночью – холод, а мы со своими двумя теплушками стоим без движения. Мои солдаты настроили меня на решительные действия, и я отправился к военному коменданту станции Капустин Яр (запомнилась даже его фамилия - капитан Макаров). Я застал его на рабочем месте в невменяемом состоянии, он был пьян. Мы долго, долго не могли понять друг друга: я, лейтенант, из субординации к старшему по званию стеснялся говорить на равных. Когда же он стал мне угрожать, то я решил уйти. Однако в дверях вагона появились мои солдаты с автоматами. Ребята смекнули сложность ситуации и решили помочь своему командиру. Появление вооружённых людей возымело действие на коменданта. Мы ушли в свои вагоны и... проснулись под стук колёс, мы таким образом отправились к месту назначения.

         Едем в теплушке, на полу сено (ребята успели где-то раздобыть), дорога длинная, мимо нас в открытую дверь проплывают быстро сменяющиеся картины нашей обширной многонациональной страны. Почти в самом начале совершаю «прокол»: замешкавшись у коменданта станции Урбах с отправкой нашего вагона, я к своему  ужасу отстал. Пришлось догонять вагон на пассажирском поезде. Но тревога была напрасной, от сердца отлегло, когда увидел свой вагон и чётко несущий службу наш «гарнизон».

         В Долгопрудном заместитель директора организации встретил нас по-королевски, полигон обеспечивал пуски метеорологических ракет в интересах этой обсерватории, и люди в нашем лице выражали благодарность полигону. Мы сдали им на хранение своё оружие и патроны, отметили неделей вперёд командировку в обсерваторию. Заместитель директора ЦАО  рекомендовал нам провести время в Москве: 1 августа 1954 года после войны наконец-то открылась вновь Всесоюзная выставка достижений народного хозяйства страны (ВДНХ). «Вот и проведёте с недельку на нашей выставке, а там есть что посмотреть и с пользой провести время», - заключил милый человек...

          Солдаты отпросились у меня, заявив, что в Москве им есть, где остановиться. Всё будет нормально, каких-либо нарушений они не допустят, а чтобы я не беспокоился, они мне будут звонить по телефону каждый день. Мне трудно было устоять, и я им доверился! Как оказалось впоследствии, они меня не подвели, несмотря на строгости патрульной службы в то время. Договорились встретиться на Павелецком вокзале через неделю. Я остановился по давно обкатанному московскому адресу у своей тётушки, и всё время провёл на территории ВДНХ. Прекрасное место для отдыха и ума, и души, и тела.

         В школьные годы я коллекционировал почтовые марки. Была у меня одна подборка с видами ВДНХ из красочных серий по Советскому Союзу. На нескольких десятках марок были изображены красавцы – павильоны выставки. В моём детском сознании рисовался сказочный мир. И вот я, наконец, оказался в нём воочию.

         Дни стояли солнечные, зелень ещё была буйной, цветы не потеряли своих красок, газоны аккуратно подстрижены. В воздухе весёлое чирикание и доносится приглушённо-разливающаяся музыка народных и классических мелодий. И это после зноя, пыли, безысходности дальнейшей судьбы, после серо-бело-жёлтой  выжженной бесконечной астраханской степи. И я среди пёстрой, нарядной, брызжущей смехом, весёлой отдыхающей толпы. Смотрелся я тогда непрезентабельно: в выгоревшей гимнастёрке, с тёмной полосой там, где лежали ремни портупеи, в видавших виды, разбитых сапогах.

         Почему они могут, когда захотят быть здесь, а я нет? Вот каким философским вопросом я был занят тогда.

         С первыми лучами солнца я стремился сюда, а уходил перед самым закатом. Тётушка моя, Мария Захаровна Чеботарёва-Гринь (двоюродная сестра моего отца) работала в Военно-политической академии имени В.И.Ленина (там теперь Военный университет готовит «воспитателей» для российской армии).  Летом академия выезжала в  подмосковный военный лагерь, в Кубинку, поэтому её не было дома. Я жил в её комнате, в коммунальной квартире. Мария Захаровна лишилась мужа, жизнь прожила далеко не безоблачную. Её муж Чеботарёв в своё время был начальником одного из управлений в Минобороны, служил по артиллерийской части. Его служба начиналась на артиллерийском складе в городе Нежине, где он и присмотрел весёлую хохлушку. Военная служба привела их в Москву, куда из родного Нежина приехали ещё три сестры тётушки. У меня сохранилась любительская фотография, на которой запечатлены сёстры, а в центре – мой отец. После кончины мужа тётушку, оставшуюся без рабочей специальности, без пенсии, без каких-либо средств к существованию, переместили в коммуналку. Помогли сослуживцы мужа, и её пристроили на работу в академию, выручила «клановая» солидарность военной среды.

         Здесь надо сказать и о моей маме – Гришечкиной Клавдии Фёдоровне. Она родилась в 1905 году в русской семье в городе Пинске, что в Брестской области. Её отец, а мой дедушка, Фёдор Григорьевич происходил из крестьянской семьи, жившей в деревне Милеево Калужской губернии. Так что,  теперешнее моё «имение» (дом с приусадебным огородом) в Калужской области оказалось неслучайно, корни пошли от моего дедушки. Крепким мужиком, мастером на все руки был мой дед: знал престижное на селе кузнечное дело, работал и слесарем, и токарем. Но работу тогда, до революции, было найти непросто, дедушка вместе с семьёй колесил по весям и городам Руси. Только, когда моя прабабушка, зажиточная крестьянка, которая имела доход от сада и сдачи земли в аренду, купила, младшему сыну, то есть моему дедушке Фёдору Григорьевичу, дом в городе Брянске, большая семья из пяти детей (три сестры и два брата) обрела, наконец, свой угол. Другой, старший, сын прабабушки Константин Григорьевич получил даже военное образование, он закончил юнкерское училище, воевал в Первую мировую войну, дослужился до чина штабс-капитана. На фронте попал в плен к немцам.  После Октября 1917 года вступил в Красную Армию, провоевал до конца Гражданской войны.

         Во время Отечественной войны мама работала на заводе в системе общепита. В детстве она окончила несколько классов гимназии, так как её бабушка (моя прабабушка) имела средства, чтобы учить внучку. На Урале, в Нижнем Тагиле, где мы были в эвакуации, маме пришлось работать кассиром в столовой. По возвращению в Харьков мама стала швеёй-надомницей. Но после войны заработали на полную мощность текстильные, пошивочные фабрики и надомниц сократили. Поэтому ей не хватило рабочего стажа для пенсии. Мои родители жили на пенсию отца, которая составляла 132 рубля. Когда же мать овдовела, то ей «присудили» пенсию («за потерю кормильца») в 27 рублей.

         Задумывался ли я тогда, гуляя по Москве, о своей карьере, о том, что ждёт меня в жизни? Нет, и нет. Мне просто было в то время обидно. Не горько, не жалко себя, а обидно, что не принадлежу самому себе...

         Бродя от павильона к павильону, я подолгу задерживался перед новенькими тракторами, автомобилями, самолётами, тепловыми и газовыми турбинами, станками и другими образцами техники. Заводы уже освоили мирную технику, перейдя от военно-мобилизационной программы к гражданской. Надоевший зелёный цвет сменился голубым, оранжевым, жёлтым. На выставке звенели фонтаны, журчала вода в ручьях, шумели водопады. На просторных площадках-выгонах с сочной травой паслись элитные быки, коровы, овцы, лошади. В искусственных искрящихся на солнце протоках плескалась рыба...

         На ВДНХ поражала необычность обстановки после капярского захолустья и неустроенности: везде чистота и порядок, добротность павильонов, кафе, радовала чистота и нарядная культурная  публика, многочисленные аттракционы, глаза не могли оторваться от зрелища восхитительных фонтанов с переливающимися каскадами воды. А везде, на каждом шагу, обильная еда и напитки: вино, пиво, закуски, мороженое. Есть где посидеть и полюбоваться  природой, в парке много прудов, катание на лодках. Рай, да и только! Теперь, посещая ВДНХ, сравниваю увиденное запустение и повсеместную торгашескую обстановку с тем блеском и радостью прошлого этой чудесной выставки. Минуло всего лишь каких-то восемь лет с той страшной войны и перенесенной разрухи в стране, и  жизнь вошла в нормальную колею, по крайней мере, в столице.

         Однако вспоминается один эпизод из тех московских дней, который принёс огорчение. Я зашёл перекусить в кафе в самом начале улицы Богдана Хмельницкого (теперь этой улице вновь вернули историческое название Маросейка). День жаркий, душный. В кафе с трудом нашёл место, сразу же подошла официантка и грубо бросила мне в лицо: «Водки и пива нет!» Стало быть, - уходи, здесь тебе не место. Обожгла обида не только за себя, но и за нашего брата офицера, создавшего такой, как мы теперь говорим, имидж. Да, на мне пыльная, выгоревшая гимнастёрка, на погонах с одним просветом всего лишь две звёздочки, но ведь в мою голову сразу не залезешь, а там?.. Но жизнь есть жизнь: после Великой Отечественной войны у части обслуги сложилось отрицательное отношение: мол, эти люди с кошельком, но склонны подебоширить, много пьют, кроме водки их ничто не интересует. Как говорится, ушёл оттуда несолоно хлебавши.

         В условленный день мои старослужащие солдаты Гетало и Ломтадце ждали меня на Павелецком вокзале. Я через военного коменданта вокзала взял билеты на пассажирский поезд до Пугачёва. Нас уже заждались, был готов вагон с ящиками тротила, а к нему теплушка для моего «гарнизона». Моментально наши вагоны прицепили к составу и сразу же мы тронулись в путь, на этот раз без остановок до самого Кап.Яра. Так успешно закончилась моя первая командировка, которой я остался очень доволен, не говоря о солдатах, побывавших практически в отпуске.

         «Дома», то есть теперь уже в военном городке, меня огорошили две новости. Главная из них – это приезд  моей будущей жены. Никак не ожидал такой отваги с её стороны.

         Второй радостью оказался сюрприз со стороны начальства, которое вняло обоснованности моего рапорта использовать знания по специальности, и меня назначили инженером-испытателем  1-го отдела Первого испытательного управления полигона, в войсковую часть 15646. Мне сразу стало легко, оттого что в моём непосредственном подчинении не будет солдат срочной службы. Попал я в группу  испытаний наземного оборудования ракетных комплексов. Её начальником в то время был инженер-майор Коршунов Аркадий Фёдорович. Это был энергичный, довольно шумоватый человек, с очень хорошо развитым чувством ответственности за порученный участок работы. Он в течение нескольких лет был бессменным секретарём партийной организации нашего управления, и уже хотя бы поэтому старался, как мог опекать и нас, молодых инженеров, ещё не вставших на ноги.

Начало службы

                    Служба началась с изучения технической документации: описаний, схем, инструкций по эксплуатации, словом всего того комплекта, что высылался на полигон  для ракеты и каждого агрегата наземного оборудования. Однако промышленники, главные конструкторы в то время  не высылали важнейший документ, определявший характеристики и функциональные возможности представленного на испытания образца: техническое задание (ТЗ). Разработчики не хотели делиться с полигоном своим правом давать оценку образцу на соответствие ТЗ. Эту прерогативу они закрепили за заказывающим управлением Министерства обороны – Главным управлением ракетного вооружения (ГУРВО) и своим представительствам - военной приёмкой, курировавшей разработку и изготовление ракетной техники и комплектующих элементов.          Полигон, обретая постепенно авторитет, прежде всего за счёт высокопрофессионального подхода к делу молодого поколения офицеров-испытателей, в какой-то мере ставших в недалёком будущем мозговым центром полигона, долго бился, чтобы исправить это ненормальное положение. Без возможности дать заключение по принимаемому образцу ракетного вооружения на соответствие техническому заданию роль полигона сводилась всего лишь к обеспечению стрельбы ракетой, то есть попросту полигону отводилась незавидная в интеллектуальном плане роль «пускача», запускавшего ракеты.  В то время мы оценивали образец на  соответствие  всего лишь программе испытаний комплекса ракеты. При этом согласно программе полигону отводилось всего лишь «участие» в пусках ракет и подготовка замечаний по результатам проведенных испытаний.

         В нашей группе наземного оборудования работали и «старики» - это инженер-майор А.П.Потапенко (участник первого пуска ракеты на этом полигоне, он в 1961 году был выдвинут на высокую должность главного инженера ракетной дивизии в Йошкар-Оле, откуда его направили в Пермь в военную приёмку), инженер-полковник Варфоломеев и подполковник Олег Лукич Вертелецкий, тоже участник первого пуска ракеты на полигоне. Вместе мы проработали недолго, можно сказать, что, оперившись, мы приняли на себя их работу.

         Вместе со мной из нашего потока пришли Анатолий Степанович Непомнящий и Виктор Михайлович Графский – они были приставлены к эксплуатации и испытаниям наземного заправочного оборудования для заправки ракет окислителем и горючим. Правда, Графскому ещё достался агрегат подпитки ракеты жидким  кислородом (жидкий кислород имеет температуру кипения –183 градуса Цельсия и на воздухе интенсивно испаряется, когда ракета в заправленном состоянии стоит на пусковом столе, то необходимо всё время дозаправлять её бак окислителем). Лейтенанту Вячеславу Николаевичу Васильеву поручили работу с грунтовой тележкой, на которой транспортируется по наземным дорогам корпус ракеты без головной части, и автомобильная стыковочная машина с соответствующим механизмом для транспортировки и стыковки головной части с корпусом ракеты. Юрию Чалых дали возможность вести приборы прицеливания ракеты, Виктору Григорьевичу Веселову – подвижную компрессорную установку.

         Вместе мы были недолго. Весной 1955 года Графский, Чалых и Веселов перевелись во вновь сформированный Научно-исследовательский испытательный полигон в Байконуре. Прибыв туда, на строящийся грандиозный  полигон, да ещё находящийся в жгучих песках Казахстана, наши однокашники могли сказать, что они попали из капярского рая в ещё более трудные климатические и бытовые условия.

         Наш коллектив наземщиков размещался и работал в комнате № 18, самой большой в монтажно-испытательном корпусе на площадке № 2, где была развёрнута стационарная техническая позиция по горизонтальному  испытанию ракет, откуда они направлялись на стартовую позицию. Когда же ракета вывозилась с технической позиции, то и мы все накануне вывоза отправлялись на стартовую площадку (тогда № 4С, то есть «старую», а вскоре и на площадку  № 4Н «новую»). В нашей комнате места было много, и по утрам вместе с нами из мотовоза в неё спешили  ещё две группы испытателей. Инженер-майор Катеринич Михаил Михайлович (инженер, окончивший бронетанковую академию, здесь же на полигоне он получил генеральское звание) возглавлял испытателей двигательной установки ракеты и наземного оборудования по обеспечению её работы, мы их называли «двигателистами», в шутку их звали «печниками». В этой группе были молодые, но уже  старшие лейтенанты Владимир Алексеевич Танкиевский, бывший авиационник, старшие лейтенанты Афанасьев и Уваров. К Катериничу из нашего потока попал только Вячеслав Иванович Галяев, который через год убыл служить на  Байконур, а уже оттуда, зарекомендовав себя, уехал помощником главного конструктора С.П.Королёва.

         Все перечисленные работали, так сказать, «с железом». Однако в нашей комнате находилась группа во главе с инженер-майором Кабаковым Абрамом  Яковлевичем, которая занималась анализом результатов испытаний ракет на технической, стартовой позициях, во время её полёта, а также материалов по обследованию мест падения корпуса и головной части ракеты и внешнетраекторных измерений. В этот мозговой центр вошли наши сверстники, обладавшие «аналитическим» умом,  такие как Юрий Александрович Борисевич, самый длинный из нас Зелёненький Виталий Петрович, который тоже был переведён на Байконур. После его отъезда его заменил  Смирнов Николай Васильевич.

         Как видим, наша рабочая комната была большой, многолюдной, «разноплановой».

         Осенью 1954 года на полигоне проводились лётно-конструк-торские испытания (ЛКИ) ракеты Р-5 (индекс 8А62). Проводились пуски учебно-боевых ракет, с одновременным получением данных по их параметрам во время испытаний и полёта,  Р-1 (индекс 8А11) и Р-2 (индекс 8Ж38). Наземное проверочно-пусковое, заправочное и другое оборудование этих ракетных комплексов было уже унифицированным, с некоторыми особенностями конструкции и технологии. Подготовку ракет на технической и стартовых позициях, их пуски осуществляли инженерные бригады РВГК, то есть линейные части. Эти части вскоре станут ядром нового вида Вооружённых Сил – Ракетных войск стратегического назначения. Бригады в то время прибывали на полигон из мест постоянной дислокации из г.Медведь, что под Ленинградом, из Белокоровичей Житомирской области, из ближнего Камышина, что на Волге, а также размещаемых в то время в Капустином Яре.

         Мы обеспечивали и проводили пуски ракет по программам Академии наук СССР по исследованию верхних слоёв атмосферы, в том числе  с пусками подопытных собачек на большие высоты. Постоянно велись пуски метеорологических ракет по зондированию атмосферы, для её изучения и составления прогнозов погоды, отрабатывалась программа Физического института Академии наук (ФИАН).

         Начальником головного отдела  нашего испытательного управления был инженер-подполковник Носов Александр Иванович. В ракетные войска он попал из авиации, пройдя Великую Отечественную войну от инженера авиационного полка до инженера авиационной дивизии. В Капя.Яре, среди военных, Александр Иванович был одним из самых авторитетных специалистов-ракетчиков. Несмотря на свою взрывную горячность, Носов был отличным начальником, хорошо понимал своих подчинённых. Он не допекал точным выполнением уставов, для него дело стояло на первом месте, если человек работал с полной отдачей, от него большего и не требовалось.  Главным в его отношениях с людьми было понимание общего дела, к которому мы были приставлены. Ко всем относился уважительно, по-товарищески просто, в том числе к нам, лейтенантам, и солдатам из испытательной части. Он являлся участником первого пуска ракеты, и на наш взгляд толково руководил коллективом отдела.

         Носов до конца остался верен военной авиационной форме. Несомненно, авиационные тужурка и брюки навыпуск гораздо предпочтительнее артиллерийского кителя с жёстким воротником и галифе в сапоги. На фотографии, на которой Носов снят в форме полковника, на петлицах тужурки гордо виднеются авиационные крылышки с пропеллером, а на груди сияет Золотая звезда Героя Социалистического труда. Это высокое звание он заслуженно получил в декабре 1957 года после запуска 4 октября первого искусственного спутника Земли, будучи руководителем  испытаний на полигоне в Байконуре, и занимая должность заместителя начальника полигона по опытно-конструкторским работам.

         В 1955 году  Александр Иванович был направлен на новый полигон в Тюратам. Естественно, там возглавил стартовую команду по запуску межконтинентальных ракет и спутников Земли. 24 октября 1960 года во время подготовки к первому пуску двухступенчатой  межконтинентальной ракеты М.К.Янгеля Р-16 (индекс 8К64) на самовоспламеняющихся компонентах топлива (гептил и концентрированная азотная кислота) во время страшной трагедии от взрыва и пожара стоявшей на пусковом устройстве ракеты, в огне погиб и А.И.Носов, и Главнокомандующий ракетными войсками главный маршал артиллерии М.И.Неделин, и много наших знакомых по работе в Кап.Яре и офицеров, и особенно представителей промышленности.

         Но вернёмся снова в 1954 год. Тогда у Носова заместителем по стартовой позиции был инженер-подполковник Меньшиков Виктор Иванович, а другим заместителем, но на технической позиции – инженер-подполковник Иоффе Григорий Ильич. Наш отдел входил в Первое испытательное управление полигона (войсковая часть 15646), которое в том же году возглавил генерал-майор Головчанский Владимир Фёдорович. Его заместителем по научно-исследовательским и опытно-конструкторским работам являлся инженер-полковник Орлов Николай Николаевич. Орлову принадлежит крылатая среди нас фраза, составителей актов, отчётов по испытаниям, - «бумажка – не палка, но опереться на неё можно». В устах Николая Николаевича данный афоризм воспринимался довольно комично: сам полковник был почти двухметрового роста и огромной полноты. Если кто-то входил в его кабинет без стука, то он страшно сердился и долго выговаривал невеже, после чего приступал к делу. Гнев вызывался тем, что входивший заставал начальника,  подчас мирно храпевшем в кресле за столом.

Адаптация через болезнь

                    Мне, сугубо городскому жителю, климатические, бытовые условия, а также условия работы на стартовой позиции оказались запредельными. 24 февраля 1955 года я тяжело заболел. Но так странно, как никогда до этого: утром температура поднялась до 39 градусов, на службу не пошёл. Днём она была почти нормальная (вечером же вновь подскочила до 39 и затем - под 40 градусов). Вызвали врача, а было это после праздника Дня Советской Армии и Военно-морского флота. Врач, поколебавшись,  заключил: грипп. Дал освобождение на три дня от службы. Но я не мог даже оторвать голову от подушки, так обессилил. Вновь вызвали врача. Измеряет температуру – почти нормальная. Эскулап обращается ко мне с не совсем этичным вопросом: «Признайся, перепил 23 февраля»? Предлагает госпитализировать. Попал я в инфекционное отделение, которое размещалось тогда в отдельном бараке, в лапы подполковника от медицины Каца Арона Марковича.

         В отделении персонал измерил температуру, которая на   третий день пребывания крайне удивила даже видавшего виды доктора Каца: градусник бесстрастно зафиксировал почти 41 градус, уже постоянно весь день. Собрался помирать. Попросил допустить к себе жену (в инфекционном отделении посещения запрещены), признался ей в том, что собирал тайком от неё деньги на мотоцикл. (Помимо денежного содержания по окладу и воинскому званию мы получали премии за каждый пуск ракеты, эти деньги мы называли «пусковые».)

         Арон Маркович собрал врачебный консилиум: «врачи развели руками». На пятый день болезни ещё один, - а у меня лица столпившихся докторов плыли уже в тумане. Не определив точный диагноз, Кац выписал  «жменю» разных лекарств, которые я после ухода медицинской сестры благополучно высыпал в отверстие из-под сучка в полу. У меня был один вопрос: до какого предела может подниматься температура больного человека? На шестой день, утром, когда я уже ощущал себя между небом и землёй, ко мне вбежал доктор Кац и радостно закричал: «Радуйся! У тебя тиф». Видимо, это показал результат бактериального анализа.

         Началось лечение. К этому времени в медицине появился новый мощный антибиотик левомицетин, который отпускался из Москвы по лимиту. Это лекарство помогло: температура упала. Но через неделю (а факт выздоровления устанавливается по десятидневному периоду с нормальной температурой) меня опять стало лихорадить, температура вновь подскочила до 41 градуса. Цикл повторился дважды. У меня оказался брюшной тиф с тремя рецидивами. Мой доктор Кац в заключение сказал мне: «Ты съел годовую норму левомицетина». А получилось, видимо это потому, что заведующий отделением экономил дефицитное лекарство… Положено ли было после такой болезни, или это он взял на  себя, но Арон Маркович выписал мне отпуск на месяц… Законов я не знал, взял медицинскую книжку с выпиской, жену на девятом месяце беременности, и 3-го мая выехал в Харьков, к родителям рожать, поправляться, 9-го мая родился сын Виктор… А через несколько дней телеграмма из Кап.Яра: «Телеграфируйте подписку заём! Меньшиков». Удивился, как узнали мой адрес? Ответил: «Подпишите общих основаниях».

         По возвращении в часть мне было объявлено замечание. Действительно, месяц я отдыхал без регистрации в военкомате (а моё обращение к начальству харьковского госпиталя для продления отпуска  вызвало гомерический смех: «Да ты же дезертир! Бери скорее медкнижку и дуй на всех порах в свою  часть!»).

                   Вспоминается картина поездки в г. Харьков. Мой отпуск по болезни совпал со временем производить на свет первенца. В такой период будущая мать тянется к родным, близким. Едем в Харьков. Станция Паромная, которая отстоит от причала на Волге в 1,5 – 2 километрах. Весь берег завален камнем, грудами гранита, песком: в разгаре строительство Сталинградской ГЭС. Кроме парома другого транспорта нет. Огромная толпа с поезда бегом устремляется к причалу: опередить, успеть! на пароме места может не хватить! Вспомните кадры фильмов с бегством толпы, паникой. Я с двумя чемоданами в руках и рюкзаком за плечами перепрыгиваю с камня на камень (после 2-х месяцев постельного режима! Врачи категорически запретили мне любые физические нагрузки!). Галина с огромным животом тяжело дышит рядом. Слышим голос сзади: «у, корова, нагрузила мужика!» (критику со спины не видно, что несет Галя). Паром. Яркая зелень, ослепительные песчаные плёсы и заводи левого берега, город Сталинград на высоком обрывистом правом берегу раскинулся вдоль Волги на  25-30 км по течению. Пристань, широкая, крутая лестница, улицы центра города. Мы еле успеваем за носильщиком с деревянным старинным «козелком» волжских грузчиков на спине. За чемоданами и рюкзаком его не видно. Всё в гору, в гору. Упрашиваем: «Потише, потише!» Но мы успели на вокзал вовремя.  В вагоне рядом с нами оказалась женщина,  обогнавшая нас на станции Паромная. Та самая, которая возмущалась "бездушием" моей жены, она покраснела, отвела глаза, но не извинилась.

         Наш Витя увидел свет на 2 недели раньше предполагаемого срока. Он родился в радостный День Победы - 9-го мая!

         Летом я опять у А.М.Каца. Как прозвала молва подобных носителей, стал «зенитчиком» - дизентерия! В жару стартовики пили воду из пожарных ёмкостей. (Когда на старте  были заправщики жидкого кислорода, тогда  в воду выливали жидкий кислород, который уничтожал все бактерии). Пил и я…

         После такой акклиматизации я прослужил в Кап.Яре ещё девять лет… до 1964 года.

Становление

                    Наступил день, и я поехал на стартовую позицию, где теперь мне предстояло стать специалистом. Первым, кого я встретил там из наших, оказался Дима Глотин. Инженер-лейтенант был увлечён работой рядового монтажника: находясь на машине транспортировки головных частей, расконсервировал от смазки болты крепления на огромной, более чем 1,5 метровой,  красной заглушке для днища головной части, окрашенной в ярко-красный цвет (цвет всех съёмных с ракеты частей перед её пуском). После нанесения рабочей смазки вновь завинчивал гайки, приводил в рабочее состояние моментные ключи, рассчитанные на заранее установленное максимально возможное рабочее усилие, чтобы не повредить крепление. Глотин попал в так называемое «хитрое» подразделение, которое должно было заниматься с головными частями ракет, оснащёнными ядерными зарядами. Он тоже вскоре убыл на полигон  Байконур.

         Пример Глотина оказался для меня заразительным: и я на первых порах тоже взялся горячо за дело – стал «работать» и головой, и руками. Бросился приводить в порядок и в рабочее состояние различные механизмы установщика ракеты на пусковой стол: тендеры-сцепки, муфты ветрового крепления ракеты к пусковому столу, многочисленные болтовые соединения, опорные тарели - фиксаторы пускового стола, патефонные замки бандажей крепления корпуса ракеты к грунтовой тележке перед её подъёмом и т.д. и т.п. Начальником стартового отделения в испытательной части в то время был старший лейтенант Захаров Николай Митрофанович. Он то и остановил мою молодую безоглядную прыть, резонно указав, что этим делом должны и обязаны заниматься номера расчёта, то есть солдаты и сержанты стартового отделения. Правоту замечания Захарова подтвердил командир стартовой батареи капитан Терещенко Михаил Васильевич. Мой шеф, начальник испытательной группы инженер-майор Яцюта, поддержал Захарова и разъяснил мои обязанности по своевременному и грамотному контролю выполняемых расчётом операций, в том числе действий начальника стартового отделения, по упреждению недостатков, промахов и в особенности предотвращению аварийных ситуаций, связанных с нарушениями требований конструкторских и технологических документов.

         Медленно, но пришлось перестраиваться, найти своё место в сложной цепочке взаимоотношений с номерами расчёта, представителями различных организаций, создателей машин и агрегатов. Я не сразу бросил работу с железом своими руками: гайки перестал крутить и смазывать, но всё ещё считал необходимым самому проверить и опробовать вывод крепёжных клиньев из пазов ракеты при её установке, освобождать ракету из верхнего захвата тележки при установке ракеты на пусковой стол,  снятие стяжек ветрового и штормового крепления ракеты к пусковому столу и т.д. Это освоение материальной части сопровождалось многочисленными обидными замечаниями и подковырками в мой адрес, недоуменными и ехидными взглядами и от солдат расчёта,  и представителей промышленности (был такой недоброжелатель от ОКБ-1 по отношению ко мне по фамилии Кувыркин. Наверное, справедливее, чтобы он носил фамилию – Подковыркин). Однако моё тесное общение с железом сыграло-таки и пользу: я своими руками прочувствовал конструктивные связи и влияние отдельных факторов,  элементов, механизмов и агрегатов на конечный результат, а главное – безопасную работу. Не сразу, но пришло понимание тонкостей технологии работы на стартовой позиции, физической основы и последовательности функционирования всех механизмов, а самое главное, как мне казалось, удалось разобраться в психологии и характере моих подопечных номеров расчёта, понять, кто на что способен, и вовремя среагировать на ту или иную ситуацию, особенно нештатную.

         С благодарностью вспоминаю Николая Митрофановича Захарова. Человек он был очень деликатный, внимательный к людям, тактичный во взаимоотношениях и с офицерами, и с солдатами, а также с представителями промышленности. Своими немногословными советами, необидными замечаниями, простой подсказкой он заставлял над многим задуматься, предусматривать неожиданности, часто встречающиеся при испытаниях ракетной техники, вырабатывать в себе комплексный подход к работе на сложной, ещё неотработанной технике. Он, например, дважды на моих глазах предотвратил аварийную ситуацию, с возможными тяжкими последствиями. Первые стартовые пусковые устройства, так называемые столы, обладали конструктивным недостатком – произвольным самоопусканием опорных механизмов (домкратов) при установленной на столе ракете. Это явление самоопускания домкрата при самотормозящемся угле наклона резьбы «гайка-винт» – один из сюрпризов, парадоксов классической механики. Действительно, при определённых метеоусловиях, смазки механизма, допусках при изготовлении деталей возникает данное крайне опасное явление. «Лечение» этого явления достигается установкой зуба собачки храповика домкрата в положение «на подъём». При этом для предотвращения случайного перевода собачки в положение «на опускание» её надёжно контрят проволокой. Такое решение было принято Н.М.Захаровым, в его бытность начальником стартового отделения.

         Для автомобильного или общетехнического домкрата явление самоопускания допускается, но оно грозит аварией или катастрофой, если произойдёт, когда на пусковом столе находится заправленная ракета. Подобных недостатков, «мелочей» встречалось много при работе с комплексом ракетного оборудования. И смысл работы испытателя – выявить, проанализировать, убедить представителей промышленности в необходимости выработать конструкторские решения по исключению выявленных недоработок. Поэтому нам всё время приходилось подмечать все шероховатости в работе оборудования и механизмов, учить расчёты аккуратному обращению с техникой, постоянно контролировать состояние техники. Можно привести массу моментов, которые требовали внимательного «глаза», контроля. Например, длина сцепки «установщик-пусковой стол», закрепление фиксаторов поворотной части стола (в корпус ракеты могут упереться площадки обслуживания установщика, «увод» прицельного положения ракеты) и т.д.

           На столе установлена в вертикальном положении полностью заправленная многотонная ракета с головной частью в тротиловом исполнении.  Идёт процесс её подготовки к пуску, и вдруг одна из опор стола начинает идти вниз - ракета медленно, но теряет вертикальное положение. Наш Захаров сам, не подавая команд номерам расчёта, чтобы не потерять время, стремглав, бросается к домкратному механизму пускового стола переводит собачку храповика на «подъём» и восстанавливает положение ракеты. Все присутствующие на площадке около ракеты, занятые своими операциями, не успевают даже испугаться грозившей опасности. Хотя все отчётливо понимают, что если ракета рухнет, то взрыв неминуем.

         Коля Захаров, окончив академию, стал командиром ракетного полка. Обогащённый успешным опытом управления сложным хозяйством, несением боевого дежурства с новейшими ракетами шахтного варианта и большим количеством подчинённых, он был в 1975 году назначен областным военкомом в г. Кострому. По рассказам наших капярцев, побывавших у него в гостях в 1976 году, Захарову была предоставлена роскошная по тем временам квартира в центре города, которую до него занимал первый секретарь Костромского обкома партии. Коля остался человеком и на этой видной должности, своих старых товарищей он принял очень хорошо.

         Захаров показал мне пример деловых, нормальных взаимоотношений с солдатами и представителями промышленности. Всё это вскоре пригодилось мне во время самостоятельной работы по подготовке боевых расчётов ракетных частей к учебно-боевым пускам ракет. Здесь уже не было ни представителей промышленности, ни старших, умудрённых опытом, товарищей.

         Действительно, испытательная работа, потому и зовётся испытательной, что она несёт массу неожиданностей. Несмотря на то, что работа с «изделием», то есть с ракетой, предварялась примерочными испытаниями с макетом   ракеты, многочисленными грузовыми испытаниями всех механизмов и агрегатов, при работе с испытываемой ракетой, подготовке её к пуску и во время пуска всплывала масса неувязок, нестыковок, отказов, заеданий механизмов и так далее, и тому подобное. Например, во время установки ракеты на пусковой стол, работает жёсткая стыковочная схема, имеющая многометровые размеры: транспортная грунтовая тележка - пусковой стол - установщик. И здесь выявляется, что ракета не попадает своими опорами на тарели пускового стола. Во время примерочных испытаний с макетом элементы компоновки были изготовлены в пределах допусков, которые оказались в «счастливом» сочетании и громоздкая схема оказалась работоспособной. Мы же на старте случайно получили такие размеры стыковочных элементов, что разброс допусков на них приводил к невозможности собрать схему в работоспособный единый механизм: оказались не выдержанными номинальные размеры транспортной тележки с её бандажами на  корпусе ракеты и т.д.

         Что делать? В чём причина неувязки стыковочных размеров? Может быть на ракету на заводе неточно  «надели» бандаж крепления, то ли сам бандаж изготовлен с отклонениями от чертежа, то ли не выдержаны необходимые размеры транспортной тележки? Вопросы, вопросы, а решение должно быть достаточно быстрым, чтобы не срывать  технологический график подготовки ракеты к пуску в назначенное время. Пуск ракеты обеспечивают, помимо стартовой команды многочисленные расчёты разветвлённого измерительного комплекса, расчёты, обеспечивающие засечку головной части в месте падения, службы связи проводной и радио, служба единого времени, метеорологическая служба, служба оцепления, поисковая служба на вертолётах, самолётах, автотранспорте, служба обеспечения компонентами топлива и другие. Не говоря уже о службе секретности.

         Режим секретности был на высоком уровне, о чём свидетельствует неожиданный для разведки США ввод в строй гигантского полигона Байконур, при строительстве которого были задействованы тысячи людей. Американцы, что называется, проспали этот секретный объект. Пуск первой межконтинентальной ракеты 8К71 («семёрки») на полигоне Байконур явился для них откровением. Они считали, что главные события по созданию ракетной техники в СССР развёртываются на полигоне Капустин Яр, где действительно тогда отрабатывались и проходили лётные испытания различные системы, в том числе телеметрического контроля для межконтинентальной ракеты.

         Начальство сразу же засекает нашу заминку, что называется, дышит нам в затылок, и вносит нервозность и  в без того напряжённую обстановку. Сперва сумбурно, а потом всё более осмысленно начинаем лихорадочно разбираться в технологической документации, чертежах. В аварийном порядке подручными  средствами снимаем лишний металл на винтах крепления, снимаем лишний слой войлочной обивки бандажей, меняем одноимённые узлы, бандажи, на ходу дорабатываем необходимые размеры транспортной тележки и т.д. Наконец, после длительной задержки благополучно решаем задачу по установке ракеты на пусковой стол, наслушавшись за это время много нелестных слов в свой адрес. 

         Такие уроки не проходили даром. В инициативном порядке в нашей группе под руководством Петра Петровича Яцюты были выполнены  расчёты по анализу в конструкторской документации системы допусков на изготовление агрегатов, узлов,  механизмов оборудования наземного ракетного комплекса. Полигон выдвинул перед промышленностью необходимость уточнения номиналов  допусков на систему, которая стыковалась на стартовой позиции: машина транспортировки головной части, транспортная тележка, корпус ракеты, установщик ракеты на пусковой стол, сам  пусковой стол и, наконец, ракета с её размерами, которые должны были быть положены в основу этой системы. Результаты нашей работы были приняты конструкторами и казусов, подобных приведенных выше, в дальнейшем в основном не встречалось.

         В то время, когда мы прибыли на полигон, хотя и была должность заместителя начальника  управления по научно-исследова-тельским работам, но их, как говорится, кот наплакал. Тогда велась только НИР, связанная с длительным хранением законсервированной ракеты вместе с комплектующими элементами на технической позиции. Только с нашим приходом, научные исследования, сперва робко, а затем всё больше и больше набирали силу. В связи с этим хорошо помнится, что нашему инженер-лейтенанту Давыдову Виктору Николаевичу, одному из первых поручили самостоятельно провести НИР по определению опасного для номера расчёта шагового напряжения в определённом радиусе от работающего бензоэлектрического агрегата. Вскоре, но уже по собственной инициативе Виталием Капитановым были проведены расчёты на прочность головной части во время её полёта по траектории для выявления причин имевших в то время разрушений. Триумфально закончилось исследование причин одного из аварийных пусков ракеты, выполненное нашим будущим доктором технических наук, а в то время инженер-лейтенантом Борисевичем Юрием Александровичем.

         Забегая вперёд, надо сказать, что из этих многообещающих ростков научной и исследовательской мысли молодой поросли инженеров спецнабора, постепенно окрепло и сформировалось новое качество полигонных испытаний. Прежде всего, это относится к пониманию того, что необходим системный подход к решению в целом ракетного комплекса. Полигон, его испытатели требовали, чтобы объектом испытаний  являлась не только сама ракета, но и весь комплекс с его системой эксплуатации и способами боевого применения.

         Школа и закалка в ней помогли впоследствии работать самостоятельно, без опеки представителей промышленности.  Впереди меня ждала долгая, нескончаемая череда пусков ракет по планам боевой подготовки линейных частей: Р-1 (индекс 8А11), Р-2 (индекс 8Ж38),  Р-5М (индекс 8К51), Р-12 (индекс 8К63) и их модификаций при отработке различных программ, а также пуски ракет с полевых позиций СП-2 и СП-12 и других.

Я становлюсь «прицельщиком»

                    С оптикой, кроме фотоаппарата ФЭД, который купил на свою повышенную стипендию ещё на первом курсе института, я не имел дела. Механика и оптика встречаются, пожалуй, в курсе физики. Я был механик по образованию, отец тоже работал механиком, а дед – кузнецом, слесарем, токарем. Об оптике, кроме сухих геометрических линий, изображающих оптическую ось, и линий изображения объекта в фокальной плоскости через фокус линзы, - вот что осталось в моей памяти из курса физики в школе и институте. К тому же, как помнит читатель, у меня были неприятные воспоминания, связанные с начальником факультета в академии А.И.Нестеренко, который на экзамене дал задачу измерить угол с помощью коллиматора. Ни желания вникать в оптические проблемы, ни ярких впечатлений от знакомства с оптикой у меня не было. Но я давно заметил себе: от чего стараешься уйти Господь, как правило, заставит этим заняться.

         Для проверки таблиц стрельбы ракеты 8Ж38 (видимо, подход к оценке рассеивания ракет у нашей науки был такой же, как и у артиллеристов. Странно, но так... Ведь снаряд – это пассивное тело, а ракета сама себя ведёт, хотя Кориолиса ускорение в равной степени действует на них. Не знаю, почему в дальнейшем для всех последующих ракет эти проверки не проводились. Может быть, баллистики вычисляли кукую-то постоянную величину и ввели её в расчёты по оценке точности?) в далёкой, глухой степи по трассе полёта ракет высадился «десант» – боевая ракетная часть, дислоцировавшаяся в городе  Камышине. В штатных палатках образована техническая позиция, развёрнута система боковой радиокоррекции (БРК). Эта система «снимала» с прицеливания ракеты оптическими приборами ответственность за точность попадания в цель. БРК с помощью наземных радиотехнических станций, разнесенных друг от друга, излучала два радиолуча (лепестка). Если ракета уклонялась в сторону одного луча, то в приёмнике ракеты усиливался сигнал, в результате которого на автомат стабилизации шёл корректирующий сигнал, рули ракеты отклонялись, и траектория полёта выравнивалась. Фактически полёт ракеты проходил в равнонапряжённой радиотехнической зоне. Геодезическую привязку системы БРК и старта  с оптическими приборами прицеливания осуществляла с заданной точностью геодезическая служба.

         «Прицельщик» Юра Чалых из нашей группы отбыл на Байконур. Кого послать в эту командировку, в степь? Наш начальник П.П.Яцюта не может отлучиться надолго из отдела, он руководитель работ, которые идут своим ходом в Кап.Яре. Заправщики слишком далеки  по профилю своей работы от того, чем занимается стартовое отделение. Стартовик же Слава Васильев, как чёрт от ладана, открещивается от того, чтобы заняться прицеливанием. Ближе к делу прицеливания оказался я. Наш Яцюта подробнейшим образом, с присущей ему дотошностью и предусмотрительностью, проинструктировал меня, и благословил на самостоятельный участок работы в ту командировку. Но Яцюта не был бы Яцютой, если бы он не вызвал ещё к себе начальника стартового отделения из Камышинской ракетной  бригады старшего лейтенанта Чаманского (кстати говоря, - это был отличный парень и командир. Ему спустя какое-то время доверили вести на параде по Красной площади в Москве ракетную часть. Я слышал по радио репортаж  того парада).  Чаманский рассеял все сомнения Яцюты, и заверил его, что всё будет как надо, а контроль правильности прицеливания он возьмёт на себя.

         Думаю, что Яцюта больше надеялся на систему БРК, которая должна была обеспечить точное попадание головной части ракеты в заданный квадрат, нежели на мою «надёжную работу». Вот я и полетел в эту командировку. Руководил всеми работами по подготовке и пуску ракеты подполковник Александр Соломонович Нахамчик. Геодезическое обеспечение вёл капитан Савостин, который был откомандирован от штаба полигона из отдела полковника Грузда. Савостин в этой командировке подробнейшим образом ввёл меня в курс дела, я плотно ознакомился с методикой геодезической подготовки стартовой позиции. Теперь, когда мы 13 мая встречаемся у Большого театра в Москве, то у нас с ним всплывают общие воспоминания, и мы с особой теплотой обмениваемся рукопожатием.

         Вот там-то я и познал тот злополучный коллиматор, который первый раз увидел на выпускном экзамене в академии в 1954 году. Заодно пришлось освоить и артиллерийскую панораму, используемую при наводке ракеты на заданное направление. Освоение шло непросто, пришлось переживать, исполнять роль прилежного ученика, но и надо было держать марку специалиста со столь  авторитетного полигона. Много раз «дывился» (по-украински -  смотрел) я в коллиматор, и в панораму. Мой наставник по практическим делам прицеливания только посмеивался. Всё прошло нормально, пуски ракет выполнили без происшествий.

         Вот так я стал «прицельщиком». После командировки, уже обладая опытом самостоятельной работы, я принял эстафету работы по прицеливанию от моего начальника Петра Петровича Яцюты. Когда до этого проводились пуски ракет на полигоне, то генерал Вознюк не разрешал работу по прицеливанию без Яцюты. Молва приписывала такую причуду старой артиллерийской вере в удачливого наводчика.

Виктор Иванович Меньшиков

                    В строй инженеров-испытателей каждый из нас входил по-своему. Лично на меня большое влияние оказал Виктор Иванович Меньшиков. Жаль, что осознание его роли, его участия пришло много лет спустя, когда его уже нет с нами. И выразить слова благодарности некому, вот разве что отметить память о нём данными строками. А в то время моё взаимодействие с ним приносило мне, наряду с пониманием, удовлетворением, подчас боль и обиду.

         Судя по воспитательным мерам, у него была своя методика, чтобы  поставить «академиков», как нас тогда называли, в строй. Эта методика выделяла его своей яркостью, приверженностью уставам, пунктуальной требовательностью при выполнении служебного задания. Примерно каждый понедельник, когда не было работ на стартовой позиции, он выстраивал нас, подчинённых офицеров за монтажным испытательным корпусом (МИК) на 2-ой площадке, и устраивал осмотр на внешний вид, точь-в-точь, как для солдат первого года службы. Обходя строй, он последовательно останавливался против каждого офицера, будь то майор или лейтенант. Внимательнейшим образом осматривал подчинённого с головы до ног: правильно ли надет головной убор, выбрито ли лицо и не требуется ли стрижки волос, надраены ли до блеска форменные пуговицы, отутюжены ли брюки и видна ли стрелка на них, надраены ли сапоги и нет ли на них сбитых каблуков. Как водится, находились среди нас те, кто оплошал либо со стрижкой, либо подворотничок глубоко сидит в воротнике гимнастёрки, или слишком торчит над ней, либо  не подбиты каблучки на сапогах.

         Наша служба в Кап.Яре проходила в условиях, которые желали быть лучшими: летом угнетала тридцатиградусная жара, вездесущая пыль, даже в помещении, порой ураганные ветры, по весне людей заедала мошка, а зимой к степным ветрам добавлялся мороз под тридцать градусов. А тут начальник требует свежий подворотничок, блеск на пуговицах и сапогах, - такой подход вызывал, по крайне мере у нас, ещё не оперившихся лейтенантов, крайнее удивление. Однако те, кто окончил средние военные училища или прошли даже фронтовые дороги, это мероприятие воспринимали как должное.

         Виктор Иванович, обнаружив то или иное нарушение во внешнем виде офицера, делал немногословное замечание, не употребляя обидных и уничижительных выражений, но строго требовал устранения и непременного доклада лично ему в установленный срок. Например, - доложите об устранении нарушения завтра в 12 часов 15 минут! Надо было точно в назначенное время явиться и по всей уставной форме доложить: «Товарищ подполковник! Докладываю, что ваше замечание устранено». Уклонившемуся от доклада по забывчивости или по другой причине не миновать выговора от Меньшикова, точно также, если нарушитель являлся с докладом ранее или позднее  назначенного времени. В таких случаях провинившийся вынужден был выслушивать от начальника нечто вроде нотации на предмет соблюдения дисциплины, которая обычно заканчивалась уставным – замечанием или даже выговором без занесения в учётную карточку.

         Особенно был нетерпим Меньшиков на стартовой позиции при подготовке ракеты к пуску, и во время  пуска. Здесь нельзя было ограничиться ролью пустого созерцателя, - каждый должен быть при деле, и делать его не спустя рукава, а по совести, осознанно. Перед «созерцателем» начальник стартовой команды Меньшиков возникал неожиданно, и, прожигая его своими чёрными, пронзительными глазами, грозно вопрошал: «Какую задачу решаете, товарищ лейтенант»? В таких случаях, как говорится, не дай Бог замешкаться или того хуже - ляпнуть: «Никакую». В этом случае, справедливо возмущённый начальник, удалял тюху-матюху со стартовой позиции, или указывал такому на его прямые обязанности, которые он должен выполнять.

         Этот подход Виктора Ивановича корреспондировался с методом воспитания уважительного отношения к предмету и улучшения усвоения материала по математике в аудитории профессора Н.Ф.Бржечки в Харьковском  механико-машиностроительном (тогда ещё) институте. Закончив вывод на доске, он, вытирая мел на руках, шёл к аудитории, и, выхватив нерадивого слушателя, поднимал кого-либо из студентов (обычно это были студенточки), спрашивал: «О чём вы задумались?» И, как  правило, ответ был: «Ни о чём». Тогда он театрально воздевал руки вверх, бежал назад к кафедре, громко причитая: «Как же можно! Такое красивое математическое выражение мы с вами вывели. А вы... Не думаете ни о чём!» Аудитория оживала, материал усваивался активнее, и лекция продолжалась.

         С Николаем Фёдоровичем Бржечкой у меня была и индивидуальная памятная встреча. Шёл заключительный экзамен на  четвёртом семестре. Семинары по математическому анализу в нашей учебной группе вела доцент Александра Фёдоровна Спенглер, она и пришла принимать экзамен. При этом в аудитории периодически появлялся Бржечка. Я взял билет и начал готовиться к ответу, но не уверен был в решении задачи. Прежде чем спрашивать, Спенглер смотрит в мой черновик, где решена задача, и выдаёт заключение: «Решение неверное! Идите!» Значит, у меня по математике – двойка, а это значит, что  горит моя  стипендия (даже тройка не обеспечивала её получение). Зная характер нашей преподавательницы, я даже не пытаюсь что-либо возразить или оправдаться. Ухожу в расстроенных чувствах.

         Во дворе дома встречают мои друзья В.Щенявский и Ю.Евсеев, успокаивают и тащат меня в кино. Во время сеанса мысли крутятся вокруг злополучной задачи, никак не могу найти свою ошибку в её решении.  Нервы не выдерживают и я, не досмотрев фильм, бегу в институт, чтобы застать преподавателя на месте. Запыхавшись, вбегаю в аудиторию, застаю и доцента и профессора. Обращаясь к Александре Фёдоровне: «А всё-таки у меня задача решена верно! Разрешите ещё раз взглянуть». Она отвечает с заметным высокомерием: «Нечего смотреть, терять время. Неправильно...». Но тут вмешивается Николай Фёдорович: «Давайте всё-таки найдём записи». Профессор, перебирая ворох черновиков студентов, обращается к своей помощнице и говорит: «Ишь ты, заело! Прибежал!», и обнадёживающе говорит мне: «Приходите завтра ко мне на кафедру. Я лично приму  экзамен у Вас». Мне неясно и теперь, то ли профессор не стал умалять авторитет своего доцента, то ли действительно я неправильно решил задачу, но ему импонировала моя настойчивость. На следующий день он мне дал разложить математический ряд Тейлора, и выставил оценку «хорошо».

         Полагаю, что как человек, и как педагог он поступил правильно, снизошёл до рядового слабоватого студента. А ведь Николай Фёдорович имел степень доктора физико-математических наук, возглавлял кафедру высшей математики известного в стране ВУЗа, некогда носившего имя императора Александра I, основанного в середине прошлого века (технологический  институт имени императора Александра I). Добавлю, что Н.Ф.Бржечка был в немецкой оккупации, что тогда вызывало определённые подозрения в сотрудничестве с врагом. Но наш профессор остался заведующим кафедрой, значит, знания и умение его ценились высоко.

         Первым моим самостоятельным делом на полигоне, хотя и технически простым, но довольно тяжёлым, стали дорожные испытания грунтового лафета (установщика)  для ракет 8А11 и 8Ж38. (Испытания эффективности стопорного устройства задней тележки лафета.) Конструкция ходовой части лафета в точности воспроизводила немецкий вариант для ракеты ФАУ-2 и не была приспособлена для транспортировки по грунтовым, особенно «колейным» дорогам. Передний ход лафета, влекомый мощным тягачом, шёл за тягачём, выбиваясь из колеи, а задняя тележка продолжала двигаться в колее. Это могло привести в лучшем случае к поломке лафета, а в худшем – к опрокидыванию и повреждению  ракеты. Немцы возили свои ракеты по бетонным и шоссейным дорогам, а у нас для пуска ракет были предусмотрены полевые старты, на которые надо было добираться по бездорожью.

         Можно представить, что пришлось испытать  на 3000 километровой трассе по грунтовым дорогам в жару, пыль, в грязь, в мороз, двигаясь с нашим секретным грузом. Наш испытательный расчёт - несколько водителей, вооруженная охрана, -  машина сопровождения и артиллерийский тяжёлый тягач (АТТ) долго-долго колесили по дорогам между многочисленными площадками нашего полигона. Марш-броски делали по 70-80 километров, останавливаясь на заправку машин горючим, кратковременный отдых  и приём пищи. Только на воскресенье солдаты отправлялись в казарму, а я домой, в городок.

         Да, трудности... Но даже теперь, спустя почти полвека, не без дрожи вспоминается эта тяжелейшая эпопея. Когда сидишь в огромной кабине АТТ, то грохот его дизельного двигателя в пятьсот лошадиных сил в течение нескольких часов может вывести человека из равновесия даже с крепкими нервами. Вдобавок в кабину постоянно вползает густой шлейф тончайшей степной пыли, так что в носу можно сломать палец. Кабина перегрета теплом мощного двигателя, неимоверно раскаляется под жгучими лучами летнего солнца, и мы обливаемся солёным потом до самого вечера. Но всё наконец-то кончилось благополучно, и мы не вывели из строя оборудование, не повредили и не опрокинули ракету. Разумеется, во время пробега я производил фотографирование узлов и креплений, фиксировал результаты испытаний, в том числе состояние дороги, по которой мы проехали. Заключение отрицательное: тяжеловоза невозможно превратит в трепетную лань.

         Что ж, можно  ожидать теперь благодарности от начальства за успешно выполненную работу. Оперативно составил и подготовил на утверждение отчётный материал. Согласовал его со своим шефом подполковником Яцютой и пошёл не без подъёма и душевного трепета первую свою самостоятельную работу докладывать В.И.Меньшикову, который тогда уже был  начальником отдела. Он читает его со всем вниманием, возражений по существу изложенных вопросов у него нет. Однако Виктор Иванович что-то помечает карандашом в отчёте. Я наклоняюсь и вижу его добавку – букву «в», вставленную в фразу «следствии чего» (у меня было «следствием чего»). Его правка совершенно не изменяет смысл написанного, поэтому считаю необходимым возразить, и оставить прежнюю редакцию. Я был ещё неопытным в этих тонкостях взаимоотношений с начальством, подумаешь какая-то буква, и бес толкнул меня возразить ему.  Чтение продолжается, и строгий карандаш натыкается на опечатку. Начальник спрашивает меня: «а здесь? Тоже можно оставить без изменений»? Действительно, вместо необходимого «на лафете» написано «не лафете». Окончив чтение, Виктор Иванович вместо благодарности за тяжёлый труд, встав со стула (мне тоже пришлось вытянуться перед ним), сверкнув глазами чеканит: «Товарищ лейтенант! За небрежно подготовленный материал на подпись начальнику объявляю вам замечание! Идите».

         Выговоры запоминались... Но по существу начальник был прав. Этот отчёт был моей первой пробой пера в техническом плане, когда я ещё не набил руку в таком непростом деле. Наверняка в моём изложении явно проступали недочёты и изъяны, о которых в «Литературной газете» от 16 ноября 1966 года рассказала профессор математики нашей Военной академии, выступавшая в литературе под псевдонимом И.Грекова: «Каждый инженер должен уметь написать отчёт, статью, доклад, научную работу. А что они пишут? Тусклое, вялое многословие, неправильное словоупотребление, неумение отличить важное от второстепенного». Меньшиков, наверное, в моём отчёте почувствовал  несвязность изложения полученных фактов, разрыв между ними и выводами. И на первом отчёте молодого офицера необходимо было заострить внимание, повысить ответственность за написанное слово. Виктор Иванович прекрасно понимал, с каким настроением я нёс ему отчёт: на крыльях! Столько труда! Осталось начальнику только подписать...

         Внимательный и искушённый читатель данных воспоминаний, очевидно, не прошёл мимо стилистических, логических и образных погрешностей, допущенных мною. Писать дело непростое, на этих страницах просматривается, с каким трудом я справляюсь со словесными глыбами, неловко ворочая их и так, и сяк. Поэтому формулировка - «небрежная подготовка отчётного материала» - дана Виктором Ивановичем не за орфографические ошибки, а за то, что материал был изложен нечётко, без должной последовательности, не говоря о  стиле и  языке.

         На стадии лётно-конструкторских испытаний (ЛКИ) нового образца ракеты, а также при отстреле ракет от изготовленной серийной партии, обязательно проводилось несколько этапов взвешивания. Сперва определялся «сухой» вес ракеты (с пристыкованной головной частью), стоящей на пусковом столе. Затем последовательно определялись веса заправленных компонентов топлива: горючего и окислителя, и вычислялся полный предстартовый вес ракеты. Весовые данные позволяли расчётчикам и нашей группе анализа  оценивать точность тарирования, правильность срабатывания сигнализаторов уровня заполнения топливных баков ракеты. Фактические данные сравнивались с формулярными, записанными на заводе-изготовителе, и производилась при необходимости корректировка полётного задания, ранее рассчитанного по данным формуляра. Это необходимо для обеспечения точного попадания головной части ракеты в цель.

         Ещё пример из моей практики. Наконец я обрёл полную самостоятельность, начал работать без опеки Петра Петровича Яцюты. Все этапы взвешивания прошли успешно. Однако заключительные операции по подготовке ракеты к пуску (освобождение ракеты из объятий  установщика, его отвод от  пускового стола, контроль прицеливания ракеты, снятие ветрового крепления, контроль убытия расчёта в укрытие, оформление записей в Журнале предстартовых испытаний), как мне показалось, не оставили времени для доклада «стреляющему», то есть Меньшикову, о результатах взвешивания окислителя (жидкого кислорода). Пуск ракеты прошёл отлично, получен доклад с места падения головной части в рассчётный квадрат, так называемая «квитанция». Настроение от успешных праведных трудов самое радужное, впереди дорога в автобусе и дом. На следующий день прибываю на службу, на площадку №2 с чувством хорошо исполненного долга, но тут меня вызывают к Меньшикову. Я неплохо сделал дело, - иду спокойно, но, войдя к нему в кабинет, был огорошен вопросом: «Вы, почему вчера не доложили на стартовой позиции о результатах взвешивания окислителя»? Чистосердечно признаюсь ему, что он был занят (что не подлежит сомнению), и я не посмел его отвлекать в горячие минуты  перед стартом ракеты. К этому я добавил, что результат был в норме, о чём есть запись в Журнале подготовки. В который раз передо мною встаёт начальник и изрекает: «Товарищ лейтенант! За нечёткое несение службы на стартовой позиции объявляю вам выговор! Идите». Конечно, обида опять захлестнула мой рассудок: всё было "о’кэй", а начальник вспомнил мой промах. Так-то это так. Набравшись опыта, мне впоследствии стало ясно, что не попади ракета в цель, могла бы возникнуть зацепка и претензия к результатам взвешивания этого злосчастного кислорода. В этом случае выговором бы я не отделался.

         Меньшиков, как начальник и воспитатель нас, молодых инженеров, прививал нам ответственность и можно сказать вырабатывал у нас рефлекторное отношению к немедленному докладу о выявленных при испытаниях, даже казалось бы незначительных, недостатках, замечаниях. Надо было во время испытаний схватывать отклонения от привычных признаков работы агрегатов, механизмов, приборов, например, даже реагировать на необычный звук, нештатную скорость работы и т.д., то есть воспринимать возникающие ситуации на уровне органов чувств. Виктор Иванович не отмахивался от любого доложенного ему замечания, пусть бы и незначительного. Если дело становилось серьёзным, то начальник стартовой команды, докладывал по команде, в том числе главным конструкторам, одновременно организуя привлечение дополнительных специалистов и проведение повторных проверок. В особо сложных случаях повторялись генеральные испытания ракеты с включением систем телеметрического и радиотехнического контроля. (Во время генеральных испытаний вертикально стоящей на пусковом устройстве ракеты происходит полный набор схемы  пуска с задействованием электропитания от бортовых батарей, работой всех систем и приборов управления, вплоть до гироприборов).

         Хотелось бы, чтобы о Меньшикове у читателя не складывалось неверное мнение, как о человеке, придирчиво и предвзято относившемся к нам, молодым инженерам. Виктор Иванович на нашем полигоне был авторитетным и признанным руководителем работ на стартовой позиции. Его хорошо знал главный конструктор Сергей Павлович Королёв и доверял ему, как надёжному и скрупулёзному исполнителю программы лётных испытаний ракетного комплекса. К слову сказать, Меньшиков среди офицеров выделялся, помимо высоких профессиональных качеств и превосходного знания дела, особенностями своего характера: как мы видели – приверженностью уставам, строгому и пунктуальному выполнению всех предначертаний начальства, а также «побуквенному», как он сам любил повторять, выполнению требований конструкторской и технической документации во время испытаний и пуска ракеты. Несомненно, обладая такими чертами характера, как казалось некоторым чрезмерной требовательностью, даже в незначительных вопросах, он не мог нравиться тем, кто склонен в работе к самодеятельности и «партизанским» действиям. Эти люди,  на первых порах и я грешный, считали его въедливым и педантичным человеком. Потом стало ясно, что его требовательность диктовалась суровой необходимостью проведения испытаний сложной и опасной ракетной техники без происшествий, аварий и катастроф.

         Все также знали Меньшикова, как смелого руководителя, берущего ответственность на себя за неординарные действия в трудных ситуациях. При возникновении отказов в работе техники, поломках по вине испытателя, происшедших авариях, он, прежде всего, старался исправить положение, обезопасить последствия. При этом не снимал с себя ответственности, не пытался свалить вину на другого и убедить в безупречности своих действий и распоряжений. В отличие от общепринятой в таких ситуациях несдержанности начальства он никогда не употреблял нецензурных выражений, а если распекал разгильдяя, то не унижал его бранными эпитетами.

         По прошествии многих лет, обретя жизненный опыт, прихожу к пониманию, что Виктор Иванович Меньшиков был неравнодушным человеком, горячо болевшим за дело, к которому приставлен, тщательно и со всем рвением выполнявший свой долг по службе, умело, опираясь на требования уставов, наставлений и приказов командования. Он создавал сплочённый коллектив, способный выполнить все задачи, связанные с испытаниями и пусками ракет. Последующее показало, что ему это вполне удалось: все испытания и пуски ракет под его руководством в Кап.Яре прошли без аварий по вине личного состава, тем более отрадно, что не случилось ни одной катастрофы. Но по молодости лет въедливая придирчивость, пунктуализм Меньшикова казались нам совершенно излишними, другие-то начальники, например, подполковник Иоффе на своей технической позиции, не требовали точного выполнения уставов. Такое сопоставление вызывало у нас непонимание действий Меньшикова, а в душе оставляло боль и обиду.

         Обиды возникали на психологической почве: по нашему, молодому  мнению проступки вроде бы были мелкие, незначительные, мимо которых можно было начальнику и пройти. Но он, воспитывая, собирал команду испытателей, на которую можно было положиться.

         В начале шестидесятых годов в наш, уже специализированный  отдел испытателей наземного оборудования, прибыли выпускники академий: Кузь, Моисеенко, Вартанов, Поликарпов, Аринушкин, Анищенко. Среди них был Вячеслав Варопаев. Он прекрасно освоил систему дистанционного управления заправкой ракеты компонентами топлива и сжатыми газами (СДУЗ) на шахтном комплексе 8К63У. Работал самостоятельно. Но времени на выработку слаженности в работе, работе в комплексе не было. При отработке графика повторного пуска ракет на шахтном комплексе «Двина» Варопаев выпустил из-под контроля работу оператора СДУЗ. Офицер-оператор лейтенант Мыльников был из стартовой батареи, прибывшей на полигон по плану боевой подготовки линейной ракетной части. Этот лейтенант, не имея соответствующего опыта и знаний, оставленный без внимания со стороны контролёров полигона, действовал так, что вызвал нештатную операцию по выбросу ядовитого окислителя внизу шахты, в результате чего погибло несколько человек и много номеров расчёта получили те или иные поражения кожи, лёгких. В то время пострадал и наш Николай Григорьевич Костиков, которому с трудом удалось выбраться из шахты, но он получил ожоги лица и надышался парами азотной кислоты.

         Виктор Иванович Меньшиков дал путёвку в большую жизнь Александру Александровичу Курушину. Когда на Байконур уехал начальник отдела подполковник Носов Александр Иванович, его должность занял Меньшиков, а заместителем начальника этого отдела по стартовой позиции назначили Курушина, до того работавшего в лаборатории автономных испытаний приборов системы управления ракеты. Курушин – участник Великой Отечественной войны, с золотой медалью окончил Военную артиллерийскую академию имени Ф.Э.Дзержинского. На полигоне из старших офицеров он был единственным в то время соискателем на защиту диссертации кандидата наук. Несомненно, выдвижение Курушина состоялось по предложению Меньшикова, который предварительно вывозил его на стартовую позицию, и присматривался к его работе. Меньшиков помог Курушину сформироваться в грамотного руководителя испытаний и пуска ракет. Когда в октябре 1960 года на Байконуре погиб полковник А.И.Носов, Курушина перевели на этот полигон.

         А.А.Курушин, пройдя на новом месте успешно должности начальника управления, заместителя начальника полигона по научной и опытно-испытательной работе, с 1965 по 1973 год возглавлял полигон на Байконуре. Меньшиков, также переведенный на Байконур, возглавил испытательное управление, и получил звание генерал-майора. Так что служебная деятельность этих незаурядных ракетчиков переплеталась и на Байконуре.

         С Виктором Ивановичем Меньшиковым у меня связано ещё два воспоминания. Когда он служил уже в Болшево в НИИ-4, то через Борисевича передавал мне привет, то есть своему бывшему подчинённому, которого он помнил. Видимо, воспитывая меня, он сопереживал вместе со мною мои прегрешения по службе, это жило в нём, как у педагога. Однажды на Байконуре, как-то на совещании офицеров его управления, на котором я присутствовал, он, обращаясь к начальнику службы тыла, и указывая на меня (в то время я находился там уже полгода, до глубокой осени), сказал: «Вы, знаете, что это за офицер! Выдайте майору Гриню тёплую одежду!» Правда, за этой одеждой я не пошёл, а что он имел в виду произнося, «что это за офицер» – до сих пор не знаю. Тогда  это испытательное управление, куда я был командирован из Москвы, проводило трудные испытания межконтинентальной двухступенчатой жидкостной ракеты УР-100 (индекс 8К84), главного конструктора В.Н.Челомея, и мне пришлось оформлять множество документов, отчётных материалов. Весьма знаменательно, что Виктор Иванович их все утверждал или  подписывал без замечаний, интересуясь общим положением дела.

         Если мне, не без помощи подсказки товарищей по совместной службе на полигоне,  удалось несколько приоткрыть характер Виктора Ивановича Меньшикова, показать его воспитательное значение в становлении нас как офицеров, так и испытателей, то считаю свой долг выполненным перед его памятью. Это был труженик, отдавший  всего себя делу укрепления обороноспособности Родины. Мир праху его…

Вхождение в коллектив испытателей

                    Взаимоотношения людей дело сложное. Если с Николаем Захаровым у меня всё складывалось как нельзя лучше, то с начальником расчёта прицеливания ракеты старшим лейтенантом Козловым Владимиром Ивановичем отношения строились трудно. Володя, в отличие от Захарова, не делился своим опытом и знаниями. В силу своего характера он старался выпятить мой промах, подчеркнуть, обозначить, в том числе в присутствии начальства, моё непонимание технического вопроса. Имея за плечами среднее военное образование, Козлов очевидно стремился утереть нос лейтенанту с инженерным образованием. Приходилось терпеть. Он, по-видимому, считал, что   страдало в какой-то степени его достоинство специалиста-практика. Притирание в работе с людьми проходило не без шероховатостей. Через несколько лет наши техники, с которыми мы работали, тоже получили высшее инженерное образование: Николай Захаров, Володя Козлов, Толя Бибикин (работал двигателистом), Коля Иконников, Саня Бердов, Леонид Будкин и другие.

         Правда, истины ради,  надо сказать, что и наш брат-инженер по отношению к  товарищам по службе и работе, нашим сверстникам, не имевшим  высшего образования, возможно, относился довольно снобистски. Как правило, мы, «академики», не водили дружбу с семьями из среды «неакадемиков». Общались в основном друг с другом, и в свою «академическую» среду мало кого допускали. Даже, если приходилось жить в одной  квартире,  то обычной в таких случаях тесной близости и бесед «на вечные темы» не наблюдалось. Спустя годы такое стереотипное поведение проявилось в таком простом факте. Для многих из нас образ «писаря Меньшикова», то есть Николая Иконникова, которого мы знали тогда, как выпускника рядового артиллерийского училища, никак не связывался с тем, что спустя почти полвека он смог написать свои воспоминания о жизни и службе в Капустином Яре. В нашей памяти Коля всё ещё оставался технарём, которого мы знали в те годы. Однако его произведение вызвало своеобразный фурор, удивление, по прочтении которого всколыхнулось наше молодое прошлое, а некоторых из нас подвигло в свою очередь тоже поделится воспоминаниями.

         Надо добавить, что становление нас как инженеров-испы-тателей проходило в напряжённой обстановке. Ветераны-ракетчики нашей группы возложили на нас, молодёжь, обязанности «борзых»: мы ездили на пуски по всем стартовым площадкам полигона, выявляли конструкторские, заводские недоработки, собирали и систематизировали недостатки в ходе работы с оборудованием. Весь материал мы «на блюдечке» подносили нашим мэтрам, которые сидели в рабочей комнате на 2-ой площадке -  в сравнительно комфортных условиях. Старшие товарищи, получив результаты испытаний, анализировали их, обсуждали и дискутировали возникавшие проблемы с ведущими и главными конструкторами оборудования, привлекая к этому нас, и отчёты направлялись заказчикам и разработчикам. Нам не «доверялось» дискуссировать с представителями промышленности.

         Однако встречались и исключения в этом деле. Так, заместитель генерального конструктора наземного комплекса стартовой позиции Троицкий Ювеналий Леонидович (один из заместителей академика Владимира Павловича Бармина) являл собой пример демократического общения с нами, молодыми специалистами, которые ещё много не знали просто из-за недостаточного опыта. Он охотно общался с нами, обсуждая результаты испытаний. Троицкий среди промышленников выделялся своей колоритной фигурой и поведением. В пылу полемики он, например, исчерпав все аргументы и не убедив оппонента, мог нашему шефу Аркадию Фёдоровичу Коршунову бросить в сердцах: «Ты, Аркаша, настоящий зас…ц! (или в том же роде – гав…к!)», не стесняясь присутствия посторонних, в особенности его подчинённых. Правда, «Аркаша» тоже был горячим человеком, конечно, он не оставался в долгу, и отвечал противной стороне в том же духе, но более культурно. По правде говоря, Троицкий часто брал верх в обсуждениях замечаний, недостатков, когда они были слабо аргументированы. Инженер-майор Коршунов всё же уступал "буйному" темпераменту, скрываясь за  частностями.  Троицкий постоянно бывал на стартовой позиции. У меня по совместной работе с ним сложились доверительные отношения. Он во мне, несомненно, видел человека, заинтересованного в деле, ведущего постоянный поиск не только недостатков, но главным образом выявлению причин их появления, попытки системного подхода к решению общих вопросов разработки и эксплуатации всего комплекса ракетного наземного оборудования, докопаться до истины. Иногда наши далеко идущие в принципиально-идео-логическом  отношении разговоры он прерывал, прекрасно понимая поднятые проблемные вопросы, примеряюще приговаривая: «Ты, Гринь, - философ, хватит об этом…».

         Но разбираться мы начали. Стали понимать и использовать приоритет получения информации о результатах испытаний, в первую очередь знать и моментально реагировать на выявленные недостатки, отказы, неисправности и т.п. Научились оперативно фиксировать их в перечнях замечаний, прилагаемых к отчёту по испытаниям. После этого можно было ознакомить с полученными материалами представителей промышленности, военпредов и начальство из Главного управления реактивного вооружения (ГУРВО). Конечно, получая первыми в руки необходимую информацию, полигон, таким образом, помимо престижного опережения представителей промышленности, военных чиновников, командированных на испытания техники, утверждал свой авторитет, и бесспорно являлся исходным звеном в сложной цепочке принятия на вооружение нового ракетного комплекса.

         Обстановка была довольно напряжённой. Не успеешь, что называется, расправиться с одной ракетой, её пуском, как за ней идёт другая. Закончился один этап ЛКИ, а на носу уже другой. Параллельно идут работы с новым ракетным комплексом, а значит и новым, с ещё не освоенным наземным оборудованием, с которым вот-вот придётся работать. Довольно значительная часть  наших «спецнаборовцев», вместе со многими ветеранами Кап.Ярского полигона, весной и летом 1955 года отбыла на вновь созданный полигон в Тюратаме, получившего название Байконур, где участвовали в первом запуске искусственного спутника Земли. Естественно, на нас была переложена нагрузка уехавших товарищей. Пришлось осваивать, всё в пожарном порядке смежные специальности по работе с наземным оборудованием, в том числе новых ракетных комплексов.

         Одно время мне пришлось работать в качестве специалиста-заправщика ракетного топлива (я заменил убывшего в отпуск А.С.Непомнящего). Уфимский завод освоил изготовление многослойных сильфонов для работы в агрессивной среде концентрированной азотной кислоты. Сроки поджимали, нужда в них была острейшая, и эти металлорукава, минуя обычные испытания на базе в г.Загорске, попали к нам на полигон для получения заключения об их пригодности к эксплуатации.

         По утверждённой программе начались многочисленные циклы стыковки, перестыковки рукавов к заправщику азотной кислоты (ЗАК) и к цистерне, прокачки по ним окислителя. Работать пришлось на «свежем воздухе», в жару, под палящими лучами солнца, когда столбик термометра поднимается до 30 градусной отметки и выше. А работали-то мы в защитных резиновых костюмах, на ногах тяжёлые «бахилы» с толстой подошвой, руки в резиновых перчатках, а в особых случаях напяливали на голову и противогаз. Если сказать, что нам было тепло, то на самом деле мы чувствовали себя, как будто бы находились на верхней полке в банной парилке. Испытания окончились благополучно, устал неимоверно. Естественно, я запросился в очередной отпуск, но в ответ получил резонный вопрос: «А кто работать будет»? Пришлось задержаться до прибытия Толи Непомнящего. Спасение и отдых находил в вечерней рыбалке с купанием в прохладной Ахтубе. К этому времени я  уже  купил тяжёлый мотоцикл К-750 и без проблем ездил на природу, а иногда и на работу, на площадку № 2.

         Перенапряжение в работе, которое мы постоянно испытывали, суровое воздействие жаркого климата астраханских степей, ядовитое воздействие вдыхаемых компонентов ракетного топлива, езда в накалённых вагонах мотовоза на площадку и домой – всё это в какой-то мере нейтрализовалось благодатной и щедрой рыбалкой в окружающих реках и водоёмах. С западной стороны военного городка текла в трёх километрах достаточно полноводная Ахтуба, левый рукав матушки-Волги, а вокруг них раскинулись заливные луга с многочисленными озерками и протоками. Вот там-то мы и отводили душу, сбрасывали усталость. Пойманная рыба, а для  любителей и раки, - это неплохой приварок к нашему столу. В летнее и осеннее время в изобилии покупали на рынке и арбузы, в том числе знаменитые баскунчакские под пуд весом, душистые и сочные дыни.  Помидоры поглощали в большом количестве и в свежем, и  в  солёном, и в маринованном виде. Всего этого добра было навалом, и мы могли приобрести по потребности за какие-то действительно копейки. Нередко на нашем столе красовалась хотя и самодельная, но настоящая паюсная, чёрная икра осетровых рыб. Этот деликатес местные жители разносили в пол-литровых стеклянных банках по квартирам военного городка. Любители сухого вина могли сполна удовлетворить свои потребности, зайдя на рынке в погребок, где продавалось сухое кизлярское вино.

         Весенней отрадой для глаз, особенно наших детишек, были тюльпаны, которые мы срывали вблизи площадок и доставляли домой охапками.  А если выезжали на мотоциклах, то полные коляски везли: и тюльпанов, и рыбы - раздавали и соседям, и просто знакомым.

         В освоение быта втягивались постепенно, в течение  нескольких лет. Втянулись, несмотря на пыль, жару, мошкару, комары, пронзительные летом, испепеляющие зимой пронизывающие ветры. Свежий человек, попадая в такие условия, приходил в ужас. В глазах этих людей мы, уже обвыкшие в них, читали сочувствие, непонимание и отчуждение…

         Но, спустя много лет, вспоминаем край почти с восхищением. Всё было экстремальным: и рыбалка, и фрукты, и икра, и тюльпаны, и ясное солнечное небо, и ракеты…

Сержант Князькин, доверие и урок

                    Пуски ракет 8К63 проводила стартовая батарея испытательной части, входившей в наше испытательное управление, майора Терещенко Михаила Васильевича, во главе стартового отделения стоял опытный капитан Захаров Николай Митрофанович. В то время, о котором я рассказываю, «прицельщик», то есть начальник расчёта прицеливания ракеты, входившего в стартовое отделение, старший лейтенант Володя Козлов уехал учиться в академию, которую успешно закончил и не вернулся в Капустин Яр. Он дослужился до старшего военпреда на Московском заводе шарикоподшипников. Коля Захаров тоже решил податься в академию, и  в это время усиленно готовился к вступительным экзаменам. Вот мне и пришлось самому непосредственно работать с расчётом, сержантами и солдатами стартового отделения. В расчёте наводки хорошо зарекомендовал себя сержант Князькин, не каждому дано от природы работать на оптических приборах, а у него получалось.

         При подборе «кадров» в геодезическое отделение, как мне рассказывали начальники топогеодезической службы полигона полковник Грузд, затем Павленко и, наконец, Борис Ксенофонтович Гордеев, отбор был профессиональный: «способен – не способен» работать с точными оптическими приборами. И специально отобранные солдаты этой службы становились мастерами своего дела, ответственными специалистами, которым можно было доверять самостоятельную работу в одиночку. На полевые работы они выезжали частенько без офицеров. Чувство (чувствительность) к прибору, спокойствие, сосредоточенность, надёжность и точность в работе – вот деловая характеристика этих специалистов. Таким  специалистом, с кем мне пришлось тогда работать, стал сержант срочной службы Князькин. Я ему доверял, мы сработались. Он понимал меня, мою склонность к перепроверке, а я его ответные действия, аккуратность.

         Тем не менее, заключительную операцию: контроль прицеливания, проводимого на верхнем мостике установщика ракеты 8К63, выполнял всегда я сам. (После работы сержанта на угломере, закреплённого на  гиростабилизированной платформе). Но однажды пришлось вести дозаправку и повторное взвешивание ракеты. Заключительные операции наложились одна на другую, и я вынужден был довериться   Князькину. Он проводил контроль прицеливания на верхнем мостике, подавал команду на поворот ракеты после её заправки и стопорения поворотной части пускового стола. Я же внизу успел только проверить закрепление стопоров поворотной части стола, снятие ветрового крепления ракеты, отвод установщика от старта. Накладки произошли оттого, что дозаправка ракеты топливом потребовала дополнительного времени, началась спешка, чтобы произвести пуск в назначенный срок, поэтому ряд операций стартового отделения выполнялись параллельно. Надо иметь в виду, что при спешке команды идут непрерывной чередой, подчас не получая необходимых докладов об их исполнении – ясно, что в таком случае открываются возможности для ошибок и грубых упущений в технологии подготовки. Вступает фактор не автоматического выполнения операций, а «рассудительной технологии».

         Вспоминается история с нашим коллегой по группе наземного оборудования майором Петром Даниловичем Сапсаем, который после академии только-только входил в курс дела под моим началом. Тогда проводился пуск ракеты 8К51 от первой серийной партии. Дело было на стартовой площадке №4 «правой». Я попросил Сапсая провести операцию по своевременному контролю снятия ветрового крепления ракеты к пусковому столу после её заправки компонентами топлива. Установщик убыл в укрытие.

         Мы с Сапсаем перед пуском ракеты укрылись  на границе площадки, около домика КПП. Наблюдаем: прошла команда «Дренаж!» – закрылся клапан сообщения бака окислителя с атмосферой, кислород перестал парить, далее прошёл наддув баков, и ракета выходит на предварительную ступень. Двигатель ракеты заработал, громыхнуло пламя под её соплом, должна пройти команда «Главная!» Но ракета не отрывается от пускового стола: что-то не в порядке на её борту. Меня сразу осенило, и я резко обратился к Петру Даниловичу: «А ветровое крепление снято?» Он: «Не видел». Выпускник академии, новичок в ракетном деле, забыл проверить эту операцию. Я похолодел: ясное дело ракета не стартует, так как ветровое крепление не снято, и она не может вырвать пусковой стол  из мощных анкерных креплений в бетоне. Меня охватил неподдельный ужас: от свершившейся малюсенькой небрежности идёт насмарку огромный труд заводчан, нельзя отгружать в боезапас ещё 19 ракет этой партии. Непроизвольно сорвался я на крик и матерщину, бросившись во всю прыть к ракете.

         Надо добавить, что  Пётр Данилович, проработав немного в Кап.Яре,  был переведен на Байконур. Там он  проявил себя с отличной стороны, был начальником испытательного управления по пускам межконтинентальных ракет. Между прочим, несмотря на внешнюю суховатость, он пишет прекрасные стихи, в том числе лирические.

         В автоматике пуска прошла команда АВД (аварийного выключения двигателя), и ракета стояла целёхонькой на столе. Первым, конечно,  у неё оказался я. Увиденное обрадовало несказанно: солдаты мои оказались молодцами, они своевременно, как и предусмотрено документацией, сняли ветровое крепление. Поэтому пусть бы ракета даже развалилась, но нашей вины в этом нет.

         На этот раз отказ объяснялся довольно просто: на заводе изменили изгиб трубопровода подачи перекиси водорода  на турбину. В месте изгиба образовалась газовоздушная пробка, пары частично попали на лопатки турбины, турбонасосный агрегат не запустился на полную мощность, и схема автоматически сбросилась. Но мне этот казус с ветровым креплением запомнился.

         А что же произошло с моим образцово-показательным сержантом Князькиным? Прошёл пуск ракеты 8К63, всё нормально. Оборудование стартовой позиции приводится в исходное состояние. Нахожу сержанта, спрашиваю его: «Всё в порядке с контролем прицеливания?». Не совсем уверенно отвечает: «Да». Потом вдруг ошарашивает меня: «Не помню, как зафиксировал стопорный винт оси угломера». Вот те раз! Вдвоём бросаемся к  ящику, в котором хранится угломер, открываем крышку, и дрожащей рукой я пробую рифлёную головку стопорного винта. Сразу же становится ясно, что он ослаблен, значит, не застопорен. Повёртываюсь к виновнику, а он обычно смешливый, улыбчивый, балагуристый, стоит в напряжённой позе, весь сжался, смотрит, опустил голову, ждёт разноса.

         У меня, от волнения и возможной непоправимой ошибки, слова застряли в горле. Одна мысль: что там, в «квадрате» падения?! В такой ситуации все слова бесполезны, нравоучения тоже, ракету не вернёшь на пусковой стол, огромный труд людей может пойти «коту под хвост». Несколько утешало то, что я перед пуском  на поворотной и неподвижной части стола зубилом предусмотрительно делал зарубку. Цель простая: ощутить насколько «уйдёт» ракета под воздействием тяжести заправленных в баки компонентов топлива от первоначального прицеленного положения. Посмотрев на зарубки в последний момент перед убытием в укрытие, я убедился, что они практически не разошлись, значит, прицеливание выполнено верно. Весь вопрос теперь только в одном: попала ракета, вернее её головная часть, в заданный квадрат? На этот раз я, как никогда с огромным нетерпением ожидал результата, то есть получения так называемой «квитанции»! Как никогда прежде и потом!

         Сразу же побежал туда, где был технический руководитель пуска этой ракеты, стал кружить возле строгого Виктора Ивановича Меньшикова, пытаясь услышать доклад о результатах пуска. Он обычно получал доклады сначала от кинотеодолитных станций, которые ведут съёмку ракеты во время её полёта. Поэтому все пуски ракет стараются проводить в ясную, безоблачную погоду. Опытные специалисты этих станций на глаз определяют правильность полёта ракеты по траектории. Доклады Меньшикову шли, но я не решался его спросить об их окончательном итоге. Виктор Иванович – человек проницательный, он сразу бы понял причину моего беспокойства, и тогда пришлось бы мне признаться в своей оплошности. Лучше пока помолчать.   

         Почему ключом к отгадке явилась рифлёная головка стопорного винта угломера? Всё очень просто: на угломере установлено две подвижные поворотные части. На нижней, называемой «низком», смонтирована оптическая труба для привязки к зеркалу гировертиканта (ГВ - это гироскопический прибор, удерживающий ракету в плоскости стрельбы). Зеркало этого прибора «привязано», связано с осью гировертиканта на заводе-изготовителе. Мы, прицельщики, не видим оси ГВ, а видим маленькое зеркальце. К нему и «привязываем» угломер с помощью оптической трубы.  В этом положении стопорится поворотная часть «низка». Стопорение делается, что называется, намертво. Это нулевое положение угломера.

         Затем, вращая верхнюю часть угломера в «низке» на заданный угол прицеливания, фиксируем, закрепляем этот угол на лимбе угломера. Далее вращением ракеты на поворотной части стола достигаем совмещения оси ГВ с плоскостью стрельбы (зрительная труба верхней части угломера визируется и совмещается с геодезическим знаком на земле). Угломер – это доработанный соответствующим образом геодезический теодолит ТБ-3 (точность которого характеризуется среднеквадратической ошибкой плюс - минус две угловых секунды).

         Рассказано это для того, чтобы дотошный читатель мог понять, во-первых, насколько необходима аккуратность в работе с приборами (фактически они являются геодезическими приборами, работа с которыми проводится в спокойной обстановке, с применением приёмов контроля измерений:  "круг вправо -  круг влево" расхождений не должно быть, чтобы ошибка измерений была минимально возможной), а во-вторых, оценить допущенную нами оплошность: если не закрепить ось «низка»  после привязки его к зеркалу гировертиканта, значит, ноль уйдёт, а на какую величину, кто знает? Вот откуда наши переживания о случившемся.

         Сержант Князькин, и я вместе с ним оказались тогда под счастливой звездой... Головная часть ракеты пришла-таки в заданный квадрат, мы были безмерно счастливы. Никто, кроме меня и Князькина, не узнал о грубейшем нарушении технологии подготовки ракеты к пуску. А я, сочиняя эти строки, вновь и вновь переживаю свой промах в работе. Теперь прихожу к выводу, что Господь Бог так сподобил тонко сработать Князькину своими пальчиками, что ось не шелохнулась, когда он на лимбе поворачивал верхнюю поворотную часть угломера при установке угла прицеливания.

         Отсюда призыв: Подбирайте кадры, руководители, власть!       

Ломаем установщик

                    Шла подготовка к запуску очередного искусственного спутника Земли с так называемого «Маяка», который представлял собой стартовое сооружение, смонтированное на насыпном холме. Запуск спутника производился серийной ракетой 8К63, незначительно доработанной для этих целей, и которая являлась первой ступенью ракеты-носителя. Шли сварочные работы, подгонка ферм обслуживания под макеты частей ракеты. От нашего испытательного отдела был назначен на работы Есенков Сергей Васильевич, а меня направили на расконсервацию и ввод в действие вновь прибывшего с завода установщика. Электрическая схема установщика питается от подвижной электростанции  (бензоагреагат). Командует всеми работами на «Маяке» капитан Александр Кубасов, который ещё недавно был в стартовой батарее майора Терещенко Михаила Васильевича начальником электроогневого отделения.

         Идёт проверка микропривода на функционирование. Следует пояснить, что на установщике  (который предназначен не только для установки ракеты на стол, но и служит средством обслуживания при проведении заправки ракеты компонентами топлива, сжатыми газами, настройке приборов перед пуском, установки бортовых аккумуляторных батарей, замены приборов на борту ракеты, а также для транспортировки пускового стола) имеется два привода. Главный привод, который включается с помощью электроконтроллера для ускорения подъёма ракеты с земли с регулируемой повышенной скоростью подъёма. При подходе ракеты к вертикальному положению оператор выключает главный привод и включает микропривод, когда требуется медленная точная подача подхода ракеты к вертикальному положению, чтобы не «проскочить» вертикаль. В цепи микропривода установлен конечный выключатель, который обеспечивает отключение привода после значительного прохождения ракеты «сугубо» вертикального положения. Чтобы из-за разгерметизации гидросистемы установщика или ошибки оператора ракета, пройдя вертикальное положение, не «упала» на установщик вместе с её стрелой-фермой, предусмотрены страховочные штанги, которые, войдя в опорные гнёзда рамы,  остановят движение стрелы фермы вместе с ракетой. При этом образуется жёсткая система -  треугольник: ферма, рама, страховочные штанги.

         Скорость микропривода мала, поэтому движение страховочных штанг мы наблюдаем спокойно. Ещё немного и штанги упрутся в гнёзда. Для исключения упора штанг в гнёзда рамы при работе электродвигателя микропривода в электрической цепи предусмотрен конечный выключатель (КВ). Однако страховочный конечный выключатель на этот раз не сработал. Подаётся команда «Выключить микропривод!», которую моментально исполнил оператор. Надо разобраться в причине отказа  выключателя. Вызываем Кубасова и выставляем претензию, что на электростанции перепутаны фазы подачи тока на установщик. Кубасов сам, давно работая электриком, разбирается с подачей электроэнергии, после чего командует: «Включайте!», мол, всё в порядке. Командир скомандовал, оператор выполнил команду и включил микропривод. Однако дальше происходит нештатная ситуация, шаровые наконечники страховочных штанг угрожающе близко подходят к гнёздам. Подаём команду: "Выключить микропривод!», так как КВ не  сработал.

         Саня Кубасов рядом с нами, всё видит. Вскипев (он был очень вспыльчив, самолюбив. Однажды за дружеским застольем запустил солонку в товарища, который ему противоречил, но тот, к счастью, успел пригнуться) этот командир вновь бежит к бензоагрегату, опять что-то там манипулирует.  Мы снова подходим к страховочным штангам установщика. Идёт команда: «Включайте!» -  снова включается микропривод. И вдруг посыпалась новенькая заводская краска одной из балок стрелы-фермы установщика. Работа микропривода сделала дело, продолжая наклон стрелы, дальняя от нас  страховочная штанга согнула балку портала установщика. Мы вышли из оцепенения и разом закричали: «Стой! Стой! Стой!» – микропривод был выключен оператором мгновенно. Но «дело» было сделано. С таким установщиком продолжать работу было нельзя. Работы не оказались сорванными, так как в запасе был старый, видавший виды установщик.

         В чём причина случившегося, серьёзной поломки дорогостоящего установщика? Среди нас не нашлось принципиального товарища, который бы веско заявил: «Хватит!». Все видели, что ещё чуть-чуть и стрела, её опора окажется в предельном положении,  всем хотелось получить результат, не откладывая. Будь бы опытным и принципиальным оператор (таким, например, был  в стартовом отделении Захарова сержант Серёгин), он бы не стал продолжать рискованную операцию, закрыл бы пульт и перестал бы выполнять наши команды. А мы, умудрённые опытом, с общепризнанным авторитетом по части нашей профессиональной подготовки, понадеялись на себя. Случай остался в моей памяти навсегда, потрясение от ошибки было сильным. Эта поломка и вывод из строя огромного агрегата – установщика, целиком на моей совести. Пусть были не правы конструктор и завод, но ломать стрелу-ферму мы, конечно, не имели права.

         Завод-изготовитель установщика молча «проглотил» эту поломку, усилив конструкцию фермы, а я с тяжёлым сердцем и болью в душе подписал акт об аварии.

Главный маршал артиллерии и… медный вороток

                    Полигон Капустин Яр часто посещали министры и крупные военачальники…

         При подготовке к пуску очередной ракеты Р-12 (индекс 8К63) стартовую площадку посетил министр радиопромышленности СССР В.Д.Калмыков. Он поинтересовался, как проводится прицеливание ракеты. Калмыкову представили меня. Добросовестно доложил ему технологию прицеливания, и по его просьбе показал операцию завершения прицеливания: вращение ракеты в плоскость стрельбы по команде наводчика, работающего с угломером. При вращении поворотной части стола, на которой установлена ракета, используется вороток (стержень длиной 30 миллиметров), вставляемый в отверстие винта привода микропередачи. Сержант Серёгин не нашёл штатного воротка (изготовленного из стали), и использовал медный стержень-выколотку из ЗИПа установщика. Ракета тяжёлая (примерно 30  тонн), заправлена, вороток – мягкий, медный в руках Серёгина согнулся, но, тем не менее, он довёл   поворот до команды наводчика «Стоп! Закрепить поворотную часть стола на пуск!»…

         Прошёл пуск, получена «квитанция» о попадании головной части ракеты в заданный квадрат. Оборудование приводится в исходное положение, установщик подошёл и пристыковался к пусковому столу, чтобы снять его со стартовой площадки. Стартовая команда собирается у автобуса, чтобы отправиться домой…

         Вдруг – команда: «Всем оставаться на местах, к нам едет Главнокомандующий Ракетными войсками маршал Неделин». Первым на всем знакомой «Волге» к пусковому столу подъехал генерал В.И.Вознюк. «Кто прицеливал ракету»? Из строя вышел я. «Будете докладывать Главнокомандующему. Не забудьте, докладывая, обратиться к нему – Товарищ главный маршал артиллерии». «Главный» – он строго повторил несколько раз. (М.И.Неделину только-только было присвоено это звание). Подъехал чёрный ЗИЛ-111, появилась грузная фигура маршала, а за ним проворный Калмыков. Я представился. «Покажите, как прицеливали ракету». Кратко, упомянув вместо угломера знакомую всем артиллеристам панораму, доложил последовательность операций. «А теперь покажите, чем пользовались при повороте ракеты». Я растерялся, вспомнив проклятую согнутую медную выколотку, но, собравшись, заявил: «Механизм привода находится в данный момент под установщиком». «Ничего, я доберусь, показывайте»! – тяжело нагнувшись, маршал последовал за мною под установщик. Последнее, что я увидел, оглянувшись, это фуражка, слетевшая с головы маршала и подгоняемая ветром, покатившаяся по бетону стартовой площадки, и бегущую за ней грузную фигуру Василия Ивановича Вознюка. Маршал протиснулся к винту микроподачи поворотной части пускового стола, а я на корточках дрожащей рукой показываю привод. «Ну, поворачивайте»! И тут, как ангел с небес – Серёгин с новеньким, блестящим, медным воротком, который вставляет в отверстие винта микропривода, и вращает поворотную часть стола. Без ракеты она лёгкая, вороток не сгибается, даже сделанный из меди.

         Голос Калмыкова, рядом: «Нет, нет, была не эта»! Но Серёгин невозмутимо вращает винт, я спокойно, молча вылезаю из-под установщика. За мной последовал маршал. Немая сцена. Все – по стойке «смирно», а взоры на маршала… Не помню, сказал ли он «спасибо», но проследовал к ЗИЛу, - пыль на бетоне, за ним зелёная «Волга» Василия Ивановича… Кто-то произнёс слова классика: «Нет ничего лучше, чем пыль за удаляющимся дилижансом начальства».

         Не знаю, что за разговор произошёл между министром Калмыковым и нашим главкомом Неделиным на наблюдательном пункте кинотеодолитной станции (КТС), что стоит на развилке двух стартовых позиций: 4-левая и 4-правая. Василий Иванович нам об этом не рассказал. Возможно, Калмыков упрекнул нашего главкома в том, что такая сложная ракетная техника, а  прицеливается таким примитивным способом, да ещё и согнутым воротком…

         Министр В.Д.Калмыков был прав в том, что, если по точности прицеливания ракета соответствовала предъявляемым требованиям, то непосредственный поворот её с помощью «ломика» не согласуется с совершенной техникой. Но на это несоответствие полигон ответил позднее... Мы с Евгением Павловичем Малышевым, Шестаковым подали заявку на изобретение нового метода прицеливания непосредственно бортовой системой управления ракеты под шифром «Компас». Промышленность в новых образцах ракет освоила эту идею.

         Во второй и последний раз я видел главного маршала артиллерии М.И.Неделина вблизи, совсем рядом 22 октября 1960 года. На площадке № 4-правой  шла подготовка к пуску очередной ракеты 8К63. Работу проводила стартовая батарея Михаила Васильевича Терещенко, имевшая огромный опыт. Это была отлично слаженная команда: каждый номер боевого расчёта знал свои обязанности, хорошо представляя конечный результат, а также как избежать нештатных операций, не допустить неполадок и упредить неисправности.

         Возле ракеты начинает реветь двигатель тяжёлого тягача (АТТ), закончена заправка бака изделия горючим – несимметричным диметилгидразином (сильнейший кровяной яд) – заправочная цистерна покидает стартовую площадку. Но рокот моторов не прекращается: на всю мощь работает подвижная компрессорная станция, закачивая сжатый воздух давлением 230 атмосфер в торовый баллон ракеты, грохочут АТТ, которые доставили на старт цистерны с окислителем – азотным тетраксидом, пары которого зловеще клубятся на воздухе, это тоже яд, он сжигает слизистые гортани и ткани лёгких. Подготовка ракеты к пуску идёт полным ходом, многое делается вручную, поэтому на всех рабочих местах нужен глаз да глаз. Испытатели нашего отдела Виталий Иванов – по двигательной установке ракеты, Анатолий Гончаров – по оборудованию электроогневого отделения, Дмитрий Горошников – по системе управления на борту ракеты, Анатолий Непомнящий – по заправочному оборудованию компонентами топлива ракеты, - все на своих участках – на пневмощитке стартовом (ПЩС), в люках ракеты, в хвостовой части её корпуса, у пультов заправки и наполнительных коммуникаций, короче – везде  на стартовой позиции и на ракете - ведут контроль точного выполнения всех технологических операций, не допуская отклонения заданных параметров приборов, систем, агрегатов.

         Я занимаюсь прицеливанием ракеты, не ограничиваясь ролью контролёра за действиями расчёта, непосредственно веду необходимые замеры, командую разворотом ракеты на пусковом столе. Основной прибор для наводки ракеты – теодолит, установлен в 18 метрах от ракеты, на том самом месте, где устанавливается коллиматор при прицеливании ракет Р-1 и Р-2.

         Рядом с нашим теодолитом, в двух метрах, кто-то установил два стула для высокого начальства, предусмотрительно поставив их спинками к ракете, чтобы меньше смущали своим присутствием стартовую команду. На стульях разместились главный маршал артиллерии, Главнокомандующий Ракетными войсками стратегического назначения Митрофан Иванович Неделин и начальник полигона гвардии генерал-полковник артиллерии  Василий Иванович Вознюк (гвардейским  званием генерал очень дорожил). Естественно, близкое присутствие начальства сковывает мои действия: я избегаю без крайней нужды подойти к теодолиту, чтобы отгоризонтировать прибор, так как пузырьки уровней постоянно уходят от жары и прямых солнечных лучей, и измерить угол от геодезического направления (основного и контрольного) на вешки угломера, установленного на гиростабилизированной платформе на борту ракеты. В другом месте этих записок подробно рассказано, что из-за деформации корпуса ракеты во время её заправки, постоянно требуется её возвращать в плоскость стрельбы. Поэтому замеры идут почти  до самого пуска ракеты постоянно, при необходимости поворотная часть пускового стола развёртывается в нужном направлении.

         Заправка ракеты компонентами топлива и сжатыми газами заканчивается, начинаются заключительные операции по подготовке её к пуску. Тягачи, взревев пятисотсильными моторами, уводят опустевшие цистерны окислителя в укрытие, расчёт предварительно расстыковывает и укладывает тяжёлые металлические шланги. Но шум на старте не прекращается: на борту ракеты, идёт настройка воздушных редукторов, раскручиваются гироприборы системы управления, поют умформеры, питающие рулевые машинки, которые во время их проверки тоже издают определённые звуки. Всё это для нас, опытных ракетчиков знакомо и привычно. По отдельным моментам выполняемых операций, знакомым шумам все мы ощущаем и знаем, что подготовка к пуску идёт нормально, пока нормально... А вдруг? Неожиданностей в нашей практике было с избытком, вызывая у всех, особенно виновников происшедшего, те самые стрессы, которые укорачивают нашу жизнь. Например, однажды при запраке ракеты окислителем, фактически концентрированной азотной кислотой, на её борту отказали сигнализаторы уровня заполнения бака. Произошёл перелив бака ракеты, вертикально стоящей на пусковом столе, и по её корпусу вниз хлынул поток агрессивной жидкости, наводя страх своими оранжевыми клубами испаряющейся на воздухе.

         Действительно, если взглянуть на биографии известных ракетчиков, то можно предположить, что бесчисленные стрессы при работе с ракетной техникой сократили их жизнь. Так, главный конструктор С.П.Королёв скончался в возрасте 59 лет. Хотя он умер по халатности и недосмотру врачей на операционной столе, но его сердце было изношено до последней степени.

         Заместитель Королёва по пускам ракет Леонид Александрович Воскресенский умер, не дожив до 52 лет. Без сомнения, он, как первый «стреляющий» в Советском Союзе, столько пережил во время пусков ракет, в том числе при запуске первого искусственного спутника Земли, и в особенности во время полёта первого космонавта Ю.А.Гагарина, что этих экстремальных моментов с лихвой хватило бы на сто жизней рядовых людей.

         Драматичной оказалась жизнь другого главного конструктора ракетно-космической техники М.К.Янгеля, человека сибирской закалки, но скончавшегося в 60 лет. Ему довелось пережить грандиозную катастрофу своей ракеты Р-16 с гибелью людей. Но он выстоял после  пережитого  ужаса,  его  первая  межконтинентальная   ракета

Р-16 была принята на вооружение меньше, чем через год.

         Список этот можно было бы продолжить, тем более что достаточно много ракетчиков в расцвете сил погибло во время испытаний. Конечно, наши стрессы, в то время молодых, здоровых людей, не обременённых большой ответственностью, переносились сравнительно легко, однако с годами пережитое давало себя знать.

         Боевой расчёт стартовой команды готов к любым неожиданностям. В тот раз в присутствии высокого начальства всё шло, как надо. Маршал и генерал сидят на стульях и о чём-то мирно беседуют. Им есть что вспомнить.   Генерал Неделин с июля 1943 года и до конца Великой Отечественной войны командовал артиллерией ряда фронтов. Генерал Вознюк в августе 1944 года назначается заместителем командующего артиллерией 3-го Украинского фронта по гвардейским миномётным частям. В книге «Военачальники РВСН» (1997 г.) отмечено, что с этого времени «начинается многолетняя, скреплённая фронтовыми дорогами дружба двух военачальников – М.И.Неделина и В.И.Вознюка. Под руководством командующего артиллерией фронта генерал-полковника М.И.Неделина генерал Вознюк вырастает в крупного военачальника фронтового масштаба». Далее прямо указано: «В 1946 году по рекомендации М.И.Неделина генерал-лейтенант артиллерии В.И.Вознюк назначается начальником Государственного центрального полигона», в Капустином Яре. Так что моим соседям, примостившимся вблизи теодолита, было о чём поговорить и о текущих делах, и о будущем, и о боевом прошлом.

         Между тем ракета подготовлена к пуску, номера расчёта покидают место старта, а наши старшие командиры? Ведь достаточно незначительного пролива на бетон ракетного горючего и самую малость к нему азотного тетроксида, - произойдёт самовоспламенение компонентов, пожар неминуем! Может случиться катастрофа. Эти соображения роились тогда в моей голове, когда я работал с теодолитом, а маршал и генерал были в двух шагах от меня... Может быть, в тот раз сработала интуиция?

         Однако через день, то есть 24 октября 1960 года, на полигоне Байконур при подготовке к пуску ракеты Р-16 (8К64) главный маршал артиллерии М.И.Неделин трагически погиб на стартовой площадке. Официальная версия гласила, что Неделин погиб в авиационной катастрофе, но наши коллеги-ракетчики рассказывали нам потом подробности того ужасного происшествия со взрывом полностью заправленной ракеты, огненный вал при этом смёл всех, кто был вне укрытий вблизи пускового стола.

Брилёв Игорь Владимирович и 15 лет спустя

                                                   Завершалась подготовка к испытаниям ракеты Р-14.  Я следил за монтажом приборов прицеливания на стартовой позиции, когда заметил симпатичного, прямо-таки красивого молодого человека – гражданского. Он беспомощно что-то искал своими большими улыбающимися глазами. В руках у него был отрезок  трубопровода. Я подошел к нему, спросил, что он ищет? Он представился - Брилёв, а потом спросил меня: "Где находится рессиверная машина 8Г135 (подаёт сжатый воздух на борт ракеты). У меня переходник к ней». Действительно, в состав комплекса ракеты Р-14 вместо ранее  применявшихся на комплексах ракет Р-5, Р-12 четырёхбаллонной батареи на 200 атмосфер, была введена рессиверная машина 8Г135 с баллонами большего объема и давлением 400 атмосфер.

         Я подвел молодого человека к насыпному брустверу, за которым в заглубленной аппарели-окопе находилась ресиверная машина.

         Мог ли я предположить тогда, что этот молодой человек станет главным конструктором серьезной фирмы.  А я - руководителем группы военной приемки на ней?

         Спустя 15 лет на полигоне в Плесецке в перерывах между работами мы вспоминали эту встречу. Около 10 лет совместной работы. Игорь Владимирович присутствовал и на прощальной встрече в последний день моей службы в ресторане парка Измайлово…

         Тогда же проходила испытания и машина газового пожаротушения этой же фирмы. Представлял ее  Кожин Николай Васильевич. С ней  произошел прямо-таки юмористический случай. Перед испытанием трубопровод от  машины к пусковому столу был не закреплен, а только «наживлён». Когда была включена одна из 4-х секций (4 баллона с азотом давлением 200 атмосфер)  трубопровод расстыковался и, изгибаясь, начал веером «помахивать» по стартовой площадке: свист, скрежет… Все, кто находился в этот момент в зоне «помахивания» трубопровода, как в детской игре со скакалочкой, запрыгали в такт движения трубопровода, кто с кабелем, кто с пультом, кто без ничего. Это продолжалось пока не стравилось давление из баллонов. Выключить подачу газа было невозможно, так как срабатывание запорного замка секции осуществлялось от электропиропатрона разового действия.

Экстремальные случаи

                                       Выползово Калининской области… Мы, группа полигона под командованием В.И.Меньшикова на личном самолёте ТУ-14 с салоном в мягких креслах  заместителя командующего дальней авиацией Туркеля (командующим ДВА был маршал авиации В.А.Судец) прибыли для инспектирования и оценки возможности допуска ДВА к работам с ракетной техникой. На примере двух дивизий ДВА в Выползово и Умани (Черкасской области УССР) было принято решение оценить готовность ДВА к переходу на ракетную технику. Эти дивизии сняли с бомбардировщиков ТУ-4 (мы видели на кладбищах техники у аэродромов растерзанные тела этих самолётов). Тогда мы не давали себе отчёт – почему? Зачем? Целесообразно ли?

         Нас удивила тогда  квалификация инженерно-технического состава авиаторов, которые самостоятельно решали возникающие технические вопросы. В отличие от нашего артиллерийско-ракетного подхода: «Ни шагу без команды и доклада. Ни шагу  от требования инструкции», чёткого, до формально-автоматического исполнения операций. Обо всех технических неисправностях и отказах оборудования – немедленный доклад по команде. А их устранение, как правило, с привлечением представителей промышленности.

         Ещё поразила оснащённость авиации учебными корпусами, классами, пособиями, плакатами, различными узлами и агрегатами по авиационной технике. Чувствовалась во всём система профессионального обучения. У нас тогда этого не было – всё под открытым небом, непосредственно на материальной части.

         Инженеры авиации все возникающие отклонения, замечания стремились устранить сами. У нас – «доложить», у них – «устранить»… Заминка начиналась тогда, когда устранить не удавалось, и тогда они обращались к нам… Виктору Ивановичу такой подход явно не нравился… И как он заявил в самолёте при возвращении в Кап.Яр – «кавалерийская атака авиации отбита».

         В чём-то он был прав. Необходимо было переломить психологию «мастеров на все руки», психологию несанкционированного устранения на первый взгляд незначительного отказа, но который мог привести к аварийному пуску, отказам в работе узлов ракеты в полёте (там рук мастеров не было).

         Итак, Выползово.  Ракета 8Ж38 находится на пусковом столе, прошла испытания, заправлена компонентами топлива. Проводим «прожиг». Включается двигатель ракеты и включается только на предварительную ступень. Он не может выйти на главную ступень, так как его тяга  недостаточна, чтобы ракета взлетела. Топливные клапаны не открываются на полный расход, так как в работу ещё не вступил турбонасосный агрегат. Процесс запуска происходит в той же последовательности, что и при пуске ракеты: подача компонентов топлива в камеру сгорания происходит самотёком, их воспламенение и непродолжительная работа двигателя с образованием мощного факела огня в камере сгорания, и под ракетой. Безотказная работа двигателя и бортовых систем ракеты говорит о правильности выполненных проверок и подготовки ракеты к пуску в целом. Это своего рода экзамен для боевых расчётов, перед тем, как допустить их к учебно-боевому пуску ракеты на полигоне. Приходилось, что называется, держать ухо востро: достаточно оплошности или ошибки номера расчёта, чтобы огромная работа большого коллектива людей пошла насмарку из-за повреждения ракеты (были случаи, когда её даже роняли на землю) или неправильной стыковки головной части с корпусом ракеты, в результате чего головная часть не отделялась после отработки активного участка полёта на траектории...

         Работа двигателя ракеты на предварительном режиме начинается  по команде с командного пункта – «Предварительная»! Неожиданно видим, что стол окутывается белыми клубящимися парами: течь жидкого кислорода из ракеты. Сразу же подаётся команда на выключение двигателя «АВД» на командном пункте.

         Бегу к столу. Ищем чистый брезент (не промасленный!  Иначе – взрыв). Укладываем брезент на пусковой стол под струю жидкого кислорода. Затем заправщики в темпе сливают из бака ракеты кислород в заправочную цистерну.

         Оказывается, при заправке кислородом не полностью закрылся заправочный клапан кислорода на борту ракеты, и при отсоединении от ракеты наполнительного соединения заправки кислорода номер расчёта, не доложив о неисправностьи,  ухитрился прикрыть клапан подручными средствами, однако клапан успел от  влаги воздуха примёрзнуть. И хотя течь и пары кислорода прекратились, но сам клапан не сел на своё место, произошёл перекос. При наддуве бака кислорода и от вибраций при  работе двигателя течь кислорода возобновилась, струя кислорода попала на пусковой стол, разогретый огнём двигателя. Это грозило появлением трещины стола, и падением заправленной ракеты.

         Но были у меня моменты пострашнее. Капустин Яр. Пуск ракеты готовит боевая ракетная часть. Идёт подготовка ракеты 8К63. Проведено взвешивание горючего (ракета установлена на пусковом столе, закреплённого на стартовых весах). В боевой технологии, в графике её подготовки к пуску взвешивания нет. А при взвешивании горючего расчёт расстыковывал заправочные коммуникации, но забыл пристыковать коммуникацию окислителя перед командой «Заправить окислитель»! Оператор заправщика окислителя ЗАК-32 открывает заправочный клапан, огромная оранжевая парящая струя высокотоксичного окислителя выливается из цистерны прямо на весы. Расчёт весов: четверо солдат и ваш покорный слуга, вылезают из люка весов в клубах паров без спецодежды, без противогазов.… Обошлось в этот раз. Мы выскочили наружу как ошпаренные.

         Капустин Яр. Контролирую прицеливание ракеты 8К63. Первая серийная ракета (представитель от партии из 20 ракет) у нас, на полигоне, для подтверждения характеристик серийного производства (помните - Н.С.Хрущёв обещал миру: «Мы будем ракеты, как колбасу нарезать»!). Её, родимую, военпред своим перстом на сборочном участке Южного завода наметил. А остальные 19 ракет ждут команды для отправки в ракетный арсенал, а рабочие ждут премию…

         Пуск я всегда наблюдал из-за насыпи бункера, и после схода ракеты с пускового стола подбегал к «своему геодезическому знаку» - вешке, которую я вкопал за пределами бетонного полотна стартовой площадки в створе плоскости полёта ракеты (проходящей через тарели I-III, на которых только-только находились стабилизаторы I-III покинувшей пусковой стол ракеты). Находясь в указанном створе, я наблюдал за уходящей в небе «звёздочкой» – свечением камеры сгорания ракеты при её удалении, оценивая при этом грубо правильность полёта ракеты по направлению. За прицеливание  я отвечал… Провожая большое количество ракет, зная результаты точек падения головных частей предыдущих ракет, по их полёту  интуитивно оценивал правильность прицеливания… Так как иногда бывали случаи,  что  ракета не приходила в заданный квадрат, стартовую команду возвращали с дороги домой для выяснения причин… Однажды так меня подняли  с постели… Эти наблюдения меня успокаивали. Я уже знал: головная часть прибыла в заданный квадрат, за сотни и тысячи километров, или предстоит выяснение причин аварийного пуска.

         Как всегда после пуска ракеты я спокойно  подошёл к своей вешке, но в обычном районе неба «звёздочки» не увидел… Вдруг вздрогнула земля, и раздался страшный душераздирающий звук. Втянув голову в плечи, бегу к бункеру… По дороге – ещё несколько ударов

         Как потом выяснилось, ракета не легла на программу. Отказал программный токораспределитель (ПТР), обеспечивающий на 7-ой секунде полёта выдачу команды на поворот газовых рулей, находящихся в струе газов, истекающих из камеры сгорания двигателя, тем самым, выводя ракету по направлению к цели по баллистической траектории. Ракета стартовала вертикально, как и положено, но отказ прибора ПТР автоматически вызвал аварийное выключение двигателя, и ракета с высоты нескольких километров грохнулась и взорвалась вблизи стартовой позиции.

         С представителями фирмы  (тогда главным конструктором и её организатором был Виктор Константинович Филиппов) работали и на объекте «Маяк». Свое название объект получил, видимо, потому, что возвышался над степью, на холме. Он был выстроен, как приспособленный вариант для оценки возможности пуска ракеты Р-12 из шахты. Именно после пусков двух ракет Р-12 было принято решение о строительстве боевых шахтных стартовых позиций для всех стратегических ракет (включая межконтинентальные). Первые шахтные ракетные комплексы носили имена речек: «Двина», «Чусовая», «Шексна».

       На этих объектах фирмой были разработаны системы заправки сжатыми газами (воздухом и азотом) и горючим, носившими индексы -  8Г149, 8Г150, СМ326. Непосредственно от нашего отдела эти системы вели Комаров Петр Михайлович (наш соискатель на степень кандидата технических наук), Непомнящий Анатолий Степанович, Анатолий Чуприн. Но, однако, подключаться приходилось и другим.

         С фирмой (позднее она была названа КБ транспортно-химического машиностроения, сокращённо -  КБ ТХМ или закрытый почтовый ящик -  п.я. Г-4882) связана моя оставшаяся служба в армии.

         Когда через несколько лет после Кап. Яра я перешел в военную приемку ВП-1058 на п.я. № 4 под Загорском (ныне город Сергиев Посад) практически все опытные образцы, разработанные и изготовленные предприятием, проходили там.

         Первой работой по тематике предприятия для меня были испытания струйных аппаратов «СА» (насосов), предназначенных для обеспечения сливов топлива из баков ракеты Р-16У. Если по горючему (гептилу) проблем не было, то по окислителю (амилу – азотной кислоте, насыщенной четырехокисью азота) проблема возникла. При повышении температуры продукт вскипал и «струйник» переставал работать, откачка окислителя прекращалась. Были вызваны все разработчики конструкторской документации: представители КБ ОМ (разработчик стартового комплекса В.И.Бармин), ВНИИгидромаш (Всесоюзный НИИ гидромашиностроения (разработчик «струйника), от КБ ТХМ участвовали Е.Д.Тетерин, Н.Ф.Каменев, А.Д.Круглов. Была  уточнена конструкторская документация на комплекс и систему заправки. Это было первое знакомство с новым профилем работ, который на этот раз был ближе мне по образованию.

         Но о работе в военных представительствах – отдельный разговор.

Мы учили ракетному делу войска

                             До организации учебного центра на полигоне в Капустином Яре, первым командиром которого был назначен полковник Мураткин, зачёты по освоению техники, зачёты по комплексным занятиям с учебными ракетами проводил наш 1-ый отдел под командой Виктора Ивановича Меньшикова. После организации учебного центра Ракетных войск на площадке № 70 нашим отделом проводились зачётные занятия с так называемой «цепочкой», то есть ракетной батареей линейной войсковой части,  с учебными ракетами на предмет допуска к самостоятельному пуску боевой ракеты. Во время боевой работы такой «цепочки» мы также осуществляли контроль подготовки и пуска ракеты.

         Для выполнения этих хлопотных обязанностей в отделе сложилась своеобразная учебно-боевая группа под руководством подполковника Павла Петровича Пожидаева. Состав группы менялся в зависимости от характера испытаний по программам лётно-кон-структорских испытаний новых ракетных комплексов. Однако в эту учебную группу обязательно входили стартовики, двигателисты, заправщики, электрики  и непременно офицер по контролю за работой оператора на пульте подготовки и пуска ракеты.

         Хочу отметить одну историю

         После создания Ракетных войск в декабре 1959 года, как особого вида Вооружённых Сил СССР, на полигон возложили обязанность подготовки звена высшего управленческого состава для новых войсковых образований: ракетных бригад, ракетных дивизий, ракетной армии. Этот контингент обучаемых проходил у нас под кодовым названием «советники».  Естественно, эти «советники» имели высокие воинские звания генералов. Подготовка «советников» проходила под личным руководством начальника полигона генерала В.И.Вознюка, мероприятие тщательно и хорошо организовывалось.

         На площадке № 2 была собрана вся техника, как для оперативно-тактических ракет, так и для ракет средней дальности, то есть ракет оперативного назначения. Техника для обучения столь высокого начальства располагалась по однородным группам: пусковые столы, установщики ракет, приборы прицеливания, заправочные средства и т.д. Долго и скрупулёзно отрабатывались планы-проспекты докладов для чтения  обучаемым. Расстановкой оборудования, чтением и утверждением докладов и проспектов лично занимался генерал Вознюк.  Он ещё до войны в течение трёх лет занимался подготовкой курсантов в Пензенском артиллерийском училище, где преподавал тактику и был командиром дивизиона курсантов. Так что дело это Василий Иванович знал до тонкостей. С группой офицеров штаба полигона он обходил все учебные площадки, репетируя доклады и демонстрацию материальной части.

         В число «учителей» попал и я. Дошла очередь  до меня, я прошёл первый этап слушания моего показа и рассказа. На плане-проспекте  по каждому пусковому столу указкой показал устройство поэлементно. На доклад отводилось 30 минут. Но мне бросилась в глаза монотонность изложения, когда я каждый раз о новом агрегате начинал так: «Стол состоит и...», всего этих столов было пять: для каждой ракеты свой, то есть для 8А61, 8Ж38, 8К51, 8К63 и 8К65. Я решил оживить свой рассказ, для чего объединить текст и на примере небольшого по размерам пускового стола для самой малой в то время баллистической ракеты 8А61 изложить общее устройство всех столов, а затем, переходя к другому пусковому устройству указывать на отличия, новизну и специфику агрегата. Затраты времени сократятся, а как мне казалось, усвоение улучшится. Текст уже утверждённого плана-проспекта сократился в 2-3 раза, а доклад укладывался всего лишь в десять минут.

         Начинается генеральная репетиция, кавалькада высших офицеров штаба полигона во главе с Вознюком движется от одной площадки к другой, где расставлены  образцы техники. Дошла очередь до меня. Вдохновлённый своей идеей, я бодро начал  свой показ и рассказ. Но генерал Вознюк резко оборвал меня, и грубо спрашивает: «Что это такое? Что за отсебятина?» Он сразу же принял меры. Рядом с пусковыми столами развёрнуты были установщики ракет на стол, где экскурсоводом был старый ракетчик, участник первого пуска ещё в 1947 году,  Байков Виктор Дмитриевич, ставший потом генерал-майором. Вот начальник полигона и приказал объединить доклады по пусковым столам и установщикам, Так я не сподобился просветить высоких командиров по поводу устройства пусковых столов. Сейчас я уже не помню, была ли тогда радость, что меня отлучили от этого мероприятия, но облегчение мне было явным. Должен заметить, что начальник полигона, несомненно, был прав: с методической точки зрения рассказ о сложной, впервые увиденной технике за 10 минут мало, что оставил бы в памяти уже немолодых генералов и маршалов. Да и в этом случае сработала бы мудрая поговорка: повторение – мать учения, когда мне пришлось бы пять раз сказать и показать практически один и тот же механизм на разных пусковых столах. Но тогда я не вникал в эти педагогические тонкости.

         На этом примере видно, как продуманно и целенаправленно шла подготовка новых ракетных частей, даже высшее управленческое и командное звено изучало материальную часть ракет и оборудования. Одновременно и довольно интенсивно войска осваивали эту ракетную технику. Полигон сыграл немаловажную роль в разработке технологии подготовки ракет, боевых графиков их пуска, в обучении войск и постановки их на боевое дежурство.

         Вот один из многочисленных примеров на эту тему. На шахтном ракетном комплексе с изделием 8К65У вблизи города Первомайска, что на Украине, раскинувшегося на берегу  реки Южный Буг, с многочисленными порогами, шла отработка графиков пуска ракеты. Собрана была государственная комиссия, в которую вошли все заинтересованные организации и ведомства от промышленности и военных. От нашего полигона в комиссию был назначен я, а от ГУРВО капитан В.С.Бирюков. Дело было в благодатном для этого хлебосольного края - июле месяце: буйство фруктовых и ягодных садов, кипение жизни на городских базарах, мягкие ночи с яркими звёздами на синем ночном небе. Если бы не ответственная и напряжённая работа, то лучшего места для отдыха трудно придумать. А тут ещё подвернулся мой день рождения, который приходится на 10 июля. Я невольно проговорился о своём знаменательном дне. Конечно, для такой компании, хотя она и называлась «государственной», это был хороший повод отвлечься и отдохнуть. А для местного воинского начальства, заинтересованного в благоприятном отзыве комиссии о состоянии вверенного ракетного комплекса, тоже оказался удачный повод проявить дополнительное внимание гостям. Командиром ракетной дивизии, состоявшей из трёх шахтных дивизионов, тогда командовал рассудительный и обстоятельный полковник Г.Д.Гаврилов, ставший летом 1965 года генерал-майором.

         Грешно! Но не могу ни вспомнить, и описать тот день рождения. Утро началось с роскошного завтрака в офицерской столовой: столы ломились от фруктов, зелени, везде масса цветов. Откуда-то появилась  20 литровая канистра чистейшего спирта. После завтрака  отправились на берег Буга: изумительнейший речной песок, отличный пляж, довольно приличное течение воды, и низкие берега. Из военного городка мы шли на пляж через самый большой рынок города. Чтобы описать это торжище, наряды людей, всё то, что там продавалось и покупалось, какой гомон стоял – тут, несомненно, потребовалось бы знаменитое перо Николая Васильевича Гоголя. Не ведаю, был ли наш Гоголь в своё время в Ольвиополе, как назывался   тогда Первомайск. На нашем рынке не было только Опанаса и Параськи, чёрта тоже не было видно. Зато везде груды самых разнообразных яблок, груш, корзины вишни, горы арбузов и дынь, огурцы, сочные помидоры, початки кукурузы, и на каждом шагу предлагают своё, домашнее натуральное вино, пей, не хочу. Стакан вина стоил тогда всего лишь 15 копеек, на которые можно было в ту пору пять раз проехать на трамвае. Закуски к этому вину было тоже невпроворот: и блины с чем хочешь, и варёные раки, запечённая поросятина, варёные и жареные куры, яйца. Продавались целые свиные головы для любителей, в изобилии было всё для приготовления студня. В общем, это был настоящий украинский базар. Базар кругом был уставлен возами всякой снеди и всем тем, что надо каждому дому.

         Мы, конечно, не прошли равнодушно мимо всех этих яств, и прихватили их полной мерой на пляж. Хорошо, что в составе нашей комиссии (довольно многочисленной и разнородной, всего около 20 человек) оказались две женщины, которые и взяли на себя роль хозяек.

         На пляже развернулось соревнование, кто дольше продержится под водой, и кто под водой же проплываёт дальше всех. Все эти спортивные мероприятия перемежались непрерывными тостами в мою честь, закусывали арбузами. Тогда я сделал открытие, если между тостами и арбузами окунаться в речку, то пусть тебе и 33 года, но пьяным ты не будешь никогда, пей, сколько сможешь.

         К вечеру наша спиртовая канистра опустела. В сумерках мы добрались до первостатейного городского ресторана «Южный Буг», что находился под гостиницей. Банкетный зал в нём огромный, и мы благополучно закончили этот день, прославляя меня, всех членов комиссии. В городок шли уже ночью, кругом белые хаты с огромными садами, из-за тына свисали спелые гроздья вишни. Да, тиха украинская ночь, хотя и вблизи грозных ракетных комплексов. В голове роились воспоминания услышанных за день рассказов, необычных историй, анекдотов... Мой день рождения прошёл с огромным триумфом, остался незабываемым счастливым днём жизни. Одно жаль, что я не поэт, и не могу описать, затронуть сердце читателя, оставляю только эти бледные строчки в память о минувшем.

         Наша государственная комиссия работала целый месяц (пусть не подумает читатель, что мы специально тянули время, чтобы поблаженствовать в таком благодатном месте). Пришлось опробовать различные варианты (и графики повторного пуска), чтобы сократить общее время подготовки к пуску ракеты, совмещали операции, тренировали боевые расчёты, которые получили солидный практический опыт работы на комплексе. Однако к моменту подписания итогового отчёта о выполненной работе «консенсус» не состоялся. Ваш покорный слуга, достоинства которого ещё так недавно превозносились до небес, когда оглашались тосты, испортил всё дело. Я потребовал включить в итоговый отчёт все замечания, которые были выявлены в Кап.Яре во время лётных испытаний на аналогичном комплексе «Чусовая».

         Начались разногласия. Представитель ГУРВО В.Бирюков доложил об этом в Москву, и оттуда прибыл в «лавровом венке миротворца» полковник Долгин Марк Ефимович. Это был опытный стратег и тактик в технических баталиях, частенько выступая адвокатом, отстаивающим честь мундира заказчика, то есть ГУРВО. Интересна характеристика этого деятеля, сделанная П.П.Яцютой в своё время, он выразился так: «Если меня и Долгина посадить в разные комнаты, наглухо нас замуровать там, и дать нам одинаковое задание, то я (Яцюта) «побью» Долгина в решении проблемы. Но если  Долгин умудрится сделать малюсенькую дырочку в стене, то я проиграю. Он найдёт способ получить дополнительные аргументы или информацию».

         А тогда, в Первомайске  Долгин перекроил весь материал отчёта, смягчил выводы, и все его подписали. Однако, я, как представитель полигона, подписал отчёт с особым мнением.

         О глубине и оригинальности мышления Петра Петровича Яцюты свидетельствуют такие факты. Однажды отдел шёл на стрельбище, чтобы поддержать на уровне свою огневую подготовку при стрельбе из пистолета. Наш технический корифей, впоследствии ставший доктором технических наук, Юрий Александрович Борисевич забросил в толпу инженеров логическую задачку на сообразительность. От наших «академиков» посыпался горох ответов, и всё невпопад. Пётр Петрович выслушал всю эту бестолочь, попросил Борисевича вновь повторить условия задачи. Одну за другой он отверг возможные версии, а в конце своего логически выверенного рассуждения дал единственно верный ответ. Борисевич был поражён, только и нашёлся сказать «Правильно».

          В другой раз, как-то на заседании государственной комиссии решался вопрос о снятии замечаний, выявленных в ходе испытаний. Мнения разделились. Яцюта сидел молча, он всегда внимательно выслушивал разноречивые высказывания, не торопясь выступать. Но, если он что-то сказал, то от своих слов не отказывался, и как природный «хохол» стоял твёрдо на своей позиции. Тогда он почему-то не высказался, отмолчался, а замечания остались неподписанными. На мой недоуменный вопрос, почему он не выступил, он резюмировал так, поучая меня по праву старшего: «Анатолий Григорьевич! Старайтесь по каждому вопросу иметь собственное мнение. Если вы его выработали, обдумав всё основательно, то пусть оппоненты говорят, кричат, приказывают, не теряйте присутствия духа, оставайтесь всегда спокойным».

         Пётр Петрович воспитал две дочери, одна закончила престижный ВУЗ – Бауманское училище, а другая не менее трудный в учёбе – Химико-технологический институт имени Д.И.Менделеева. Отец опекал их в учёбе, помогал и всегда решал им труднейшие задания и направлял учебные работы. Как-то у нас с Яцютой зашёл разговор о воспитании детей. Я поделился своими трудностями, когда прибегал к строгости, требуя честности, порядочности, правдивости от своих сыновей, ещё мальчишек. Благодарен ему за совет, он сказал тогда: «Анатолий Григорьевич, никогда не спрашивайте детей, почему они это сделали. Для них такой вопрос – это психологический тупик. Они и сами иногда не могут дать отчёт, и объяснить, почему они сделали так, а не иначе. Побеседуйте с ними, при этом постарайтесь убедить их в том, что их действия были именно такими, какими они стали. Если что-то сделал плохо, значит, и стал в это время плохим. После такого разговора у них уже не появятся вопросы. И Ваше мнение станет уже их мнением».

От «кизлярского» до кандидатской

                             Недаром признано, что начало дела – это половина дела. А вот с самого-то начала оно не получалось. Осели наши ребята, основная масса не видела интереса в службе на полигоне, все мечтали носить погоны в больших городах и столицах. Общежитие, где, мы, семейные, жили первое время, а холостяки постоянно – питательная среда для компаний, карт, выпивок... Рассказывали, что отдельные наши братья по спецнабору, попавшие в войска, то есть ракетные бригады в заштатных городишках Камышине, Медведе в Новгородской области (на счастье служивших там ракетную бригаду перевели в Германию), Белокоровичах, чтобы дать начальству повод для их увольнения из армии, переставали бриться, ежедневно демонстративно появлялись в штабе части и подавали очередной, десятый-двадцатый рапорт на увольнение. Может быть, по этой причине в НИИ-4, головном военном институте Ракетных войск, расположенным в Болшево, быстро расширили штаты и институт «поглотил» большинство подобных товарищей, которые не умели и не хотели служить в войсках, в глуши страны.

         У нас в Кап.Яре лейтенант-«академик», то есть выпускник академии, зачастил в свободное от службы время на рынок, в шинок за кизлярским сухим вином местного изготовления. Брали и бидончиками, и канистрами, чтобы не бегать часто. Командование пыталось отвлечь от этого и увлечь молодого человека другими интересами. С нами неоднократно проводил  беседы начальник полигона генерал Вознюк, собирая лейтенантов в Доме офицеров. Всё-таки факт посещения его, как центра культуры в военном городке, может быть и не был праздником для души, но являлся для всех своеобразной разрядкой в монотонной и трудной повседневности.

         Однажды перед нами выступал заместитель начальника управления по опытно-конструкторской работе  по анализу результатов испытаний полковник Боков Всеволод Андреевич. В июне 1955 года он был переведен на полигон Байконур, где был удостоен звания Героя Социалистического Труда, затем являлся заместителем председателя Научно-технического комитета РВСН. Он поделился  своим  опытом  становления  ракетчиком и  приобщения к решению проблемных вопросов. На полигоне он занимался в основном анализом результатов испытаний и выявлением причин отклонений параметров ракеты от нормы во время её полёта.

         Такие встречи с начальством и бывалыми испытателями давали практический результат. Развернулось широкое движение для поступления в заочную аспирантуру, стали сдавать кандидатские экзамены и обмозговывать возможные темы для защиты и получения степени. На полигон стали приглашать преподавателей из Военной академии имени Ф.Э.Дзержинского и Ростовского высшего артиллерийского (на самом деле - ракетного) инженерного училища для чтения лекций по различным направлениям и аспектам проектирования, эксплуатации и боевого применения ракетного оружия. Инженеры воспрянули духом, заработала творческая мысль по совершенствованию технологии испытаний, определению перспективных направлений развития ракетной техники и повышению роли полигона при принятии на вооружение нового ракетного комплекса.

         Наиболее целеустремлённые, волевые ребята с опредёлёнными способностями и знаниями активно включились в «движение» за получение степени кандидата технических науку. Очень многие из нас сдали кандидатский минимум и поступили в очную аспирантуру  в академии и в высшие ракетные училища. Первым проложил дорожку в академию Качанов Юрий Иванович (он свою фамилию рекомендовал произносить с ударением на первом слоге). Без особого труда он стал адъюнктом Академии имени Дзержинского, а защитив диссертацию, служил преподавателем Серпуховского высшего командно-инженерного училища.

         Упорный и неукротимый, как танк, Калимов Гелий Александрович, став кандидатом технических наук, порвал с ракетной техникой и работал электронщиком в Ленинградской медицинской академии имени Кирова, создавая диагностические приборы. Однако большая группа офицеров защитила кандидатскую диссертацию, а некоторые и докторскую, без отрыва от службы на полигоне. Это Малышев Евгений Павлович, Мишин Александр Михайлович, Борисевич Юрий Александрович и другие «светлые» головы. «Движение» породило на полигоне двух докторов и не менее двух десятков кандидатов технических наук.

         Вызывает вопрос и удивление, почему в это «движение» не включился блестящий ум Бородаева Виктора Александровича? Жалел тратить время на длинную и рутинную оформительскую процедуру. Конечно, он бы быстро подготовил работу. По службе он продвигался легко, не ставя целью своей жизни карьеру. Он быстро прошёл путь от рядового испытателя до начальника отдела анализа испытательного управления. Генерал Вознюк, дорожа такими кадрами, выделил ему отдельную сначала однокомнатную, а затем двухкомнатную квартиру, несмотря на то, что он был холостяком и жил один. Ему, одному из первых в нашем городке, военторг выделил и продал машину «Волга» последней марки. Учитывалось, очевидно, не только его полезность для дела, но и состояние здоровья, он имел врождённый порок с почечной недостаточностью. Его родители скончались сравнительно молодыми от этой  болезни, с которой медицина была не в силах справиться. Витя Бородаев, был оптимистом, но твёрдо знал, что уйдёт из жизни молодым. Так и произошло. Мне довелось несколько раз бывать в холостяцкой квартире Бородаева, когда я приезжал на полигон в командировку из Москвы. Бросался в глаза беспорядок в доме, где не было хозяйки: везде разбросаны бутылки из-под «Боржоми», стояли и непочатые, но они перемежались с коньячными бутылками. Полагаю, что он не взял на свою совесть жениться и передать детям свою болезнь обречённого человека. Витя, как парень, выглядел довольно импозантно, это был статный, крепкий брюнет с пышной шевелюрой, с привлекательной внешностью и добрым, внимательным  взглядом своих серых глаз из-под чёрных бровей. Помимо своей красоты он подкупал окружающих мягким характером, участливостью к человеку, готовностью помочь.

         Я занялся рационализаторскими предложениями. Недостатков в наземном оборудовании ракетных комплексов было много, шла гонка вооружений, на гора выдавался образец, который не всегда был отработан в конструкторском отношении. Меня выбрали в комиссию по рассмотрению рационализаторских предложений в нашем управлении, а возглавлял это дело заместитель начальника управления полковник Эйбшиц Вениамин Моисеевич, выдержанный и вдумчивый офицер, который профессионально занимался системой телеметрических измерений, дающей возможность снимать параметры работы приборов и систем во время испытаний и полёта ракеты. В соискатели записываться не решался: если  не доведу дело до защиты диссертации, как я буду выглядеть в глазах товарищей? Конечно, я думал об этом, своими думами и сомнениями делился с другом Лёней Завгородним. Мы были в разных отделах, но тематика работ была одинаковой: прицеливание  и наземное оборудование. Некоторые, зная, что соискателям дают по службе льготы, без стеснения записывались, а затем на законных основаниях отрывались от службы, проводя время на площадке № 10, а не на удалённых от дома стартовых и технических позиций, обедая дома, и работая в тиши библиотеки, к тому же,  получая свободные от службы несколько дней. В общем, кто не был обременён ограничениями морального порядка, тот пользовался такими поблажками. А дело с диссертацией не получалось.

         Я считал, что, не имея в руках конкретной, верной, что называется,  диссертабельной темы, не разработав соответствующий материал, который предварительно согласовал бы с будущим научным руководителем, сдавать кандидатские экзамены (а их было тогда три: по специальности, иностранный язык и марксистская философия) не хотелось. Научный руководитель так просто не находился, не представился случай, а самому искать, бегать, мельтешить в научной среде – это не в моём характере.

         Правда, однажды у меня блеснула надежда, связанная с прицеливанием ракеты. В ОКБ «Южное» был такой специалист по прицеливанию ракет по фамилии Хоменя. Мы обсуждали эту тему, но он, по-моему, ударился в алкоголь, или сам хотел защититься на эту тему. Тему по выявлению связи деформации корпуса ракеты под действием заправленных компонентов топлива и точности прицеливания я стал разрабатывать по своей инициативе. У Хомени, естественно, имелся статистический материал с оценкой прочности и устойчивости силового набора корпуса ракеты, полученный на стапельных испытаниях на заводе, имелись также  характеристики, полученные расчётным путём. С Хоменей, с ОКБ «Южное» у меня не получилось.

         И ещё, у нас стартовиков, то есть тех, кто работал на стартовой позиции по подготовке ракеты к старту, по отношению к остальной массе лейтенантов, которые работали на технической позиции (в 14 километрах от военного городка) и других площадках, тем более к тем, кто служил в штабе полигона, возможностей по времени для диссертационной работы, да и других дел было гораздо меньше. Не хватало времени, да и сил. Дорога на стартовые площадки занимала каждый день около 1,5 часов туда и столько же обратно. Да и езда была далеко не комфортабельной, подчас в кузове грузовой машины (два раза за время службы в Кап.Яре довелось опрокидываться вместе с машиной в кювет). При такой езде каждый стык бетонных плит дороги и огромные выбоины на ней непрерывно проверяли наши позвоночники на прочность.

         А на самой площадке? По двое-трое  суток приходилось готовить ракету к пуску. Это же не пуск ракеты по боевой подготовке, технология которой уже отлажена, а изделие отработано в серийном изготовлении. Мы-то имели дело с опытными, испытательными ракетами, на которых отказы сыпались как горох, недаром их прозвали «бобами». Не всегда под рукой был прибор, агрегат, комплектующее изделие для замены вышедших из строя, тогда приходилось ехать за ними на далёкую техническую позицию или ожидать их оттуда, а иногда и с завода-изготовителя. Никуда не денешься, приходилось ждать, не отлучаясь со старта или из казармы ближайшей жилой зоны в течение 5-7 дней. Только спустя 2-3 года на площадке №4, в её  жилой зоне построили-таки гостиницу, где мы жили по 6-8 человек в комнате.

         Пожалуй, понять нас сегодня может только стартовик-ветеран «тех» лет …

         Каждую ракету мы буквально вынянчивали, выносили на руках и нервах. От её поведения зависело, когда мы сможем вернуться домой (а дом за 100 км от старта!) к детям, к женам. Её, ракету, осматривали (а если обнаруживали царапинку, оценивали её глубину, особо на баках), измеряли её органы-приборы, их связи автономно и в составе комплекса; проверяли с записью на пленку телеметрии и без записи, выслушивали, копались в её чреве, подчас потроша что-то внутри. Укладывали, перекладывали, поднимали, ставили, наполняли и, наконец, она, оживая, обдавала нас огненным хвостом, уносилась навстречу своей гибели… освобождая нас.

         Между собой мы называли её «дурой» (видимо, потому, что она долго мучила нас молча, а ещё потому, что вызывающе торчала на старте, на фоне бескрайней степи и такого же бездонного неба). Официально, в документах, называлась «изделием» и все знали, что речь идет о ракете…

         В самом начале службы, при отработке опытных ракет, так называемых «пятёрок» с индексами 8А62 и 8К51, на старт №4С мы и зимой и летом ездили на бортовом грузовике ГАЗ-63. А  когда ехали в мороз и сильный степной ветер, укладывались вповалку, бок к боку, чтобы не замёрзнуть. Позднее в грузовых автомобилях ЗИЛ-150, в сработанных мастеровыми полигона деревянно-фанерных кабинах (мы их называли вибростендами), неоднократно в них опрокидывались на бок и даже переворачивались, когда наш водитель на большой скорости не справлялся с управлением, наезжая на какое-либо препятствие или попадая в яму. Появление на полигоне автобусов для нашей перевозки означало высшую культуру при передвижениях на рабочие площадки.

         Однажды на площадке нас застал сильнейший снежный буран. Он длился несколько дней, и мы, застигнутые непогодой, не могли выехать с площадки, артиллерийских тяжёлых тягачей (АТТ) недоставало. Ночевали прямо на столах в рабочих комнатах монтажного корпуса. Связь тоже была прервана. Пищу нам доставляли в термосах на АТТ из солдатской столовой, до которой было рукой подать, она находилась всего лишь в трёхстах метрах от корпуса. Тогда невольно в памяти всплывало описание А.С.Пушкиным бурана в степи, по повести «Капитанская дочка», когда Емельяна Пугачёва спас от холода поручик Петруша Гринёв.

Как я был исследователем, но не пошёл дальше

                             На полигоне проводились научно-исследовательские работы (НИР). С каждым годом их становилось всё больше. Однако термин «научная работа» для нашего случая сказано слишком громко. Исследования мы действительно вели и довольно широко. Обширный и всесторонний опыт испытаний, проведение многочисленных пусков ракет, тщательное изучение технической документации – всё это находило отражение в материалах выполняемых нами НИР. Мы писали разделы «Боевого устава» по пускам ракет, принятых на вооружение: Р-5М, Р-12, Р-12У (шахтный вариант), 8К65, 8К65У (шахтный вариант). Уставы закрепили оптимальную технологию подготовки и пуска этих ракет. На мою долю выпало внести свою лепту в части порядка и последовательности прицеливания ракет. Там были расписаны команды командира стартовой батареи, действия начальника расчёта прицеливания, работа каждого номера расчёта по принципу: команда – доклад  (то есть без получения доклада о выполнении операции, командир не мог подать следующую команду, предусмотренную уставом).

         Как видим, данная тема,  вряд ли тянет на определение «научная».

         Зато другая работа под индексом НИР-123, явилась для нас одной из основополагающих, так как из её названия явствует актуальность разработки именно для полигона – создание методики испытаний агрегатов наземного оборудования ракетных комплексов. Тема была поставлена и выполнялась по инициативе нашего полигона. Начальник полигона генерал Вознюк В.И. отлично понимал и стремился превратить своё огромное хозяйство в научно-исследовательский центр ракетной техники (по образцу уже давно отработанной и успешно действовавшей системы в авиации). К сожалению, у нас подобная система не получилась, хотя к шестидесятым годам её структура и построение была довольно схожа с авиационной.

         На основании изучения массы технической литературы по испытаниям автотракторной техники, с которой наша техника наземного оборудования имеет много общего (соответствующую литературу мы запрашивали на подмосковном полигоне в Бронницах, а также у авиаторов-испытателей, наших соседей из города Ахтубы, бывший посёлок Владимировка, выписывали литературу  из московской «Ленинки»). Поработали мы тогда с этими материалами изрядно, однако методики испытаний наземного оборудования ракетных комплексов мы создали. Ясное дело,  наш труд ещё был несовершенен, методики страдали общими положениями, имелись недостатки в изложении материала, не всегда чёткими были выводы и т.п. Но главным было то, что методики появились на свет, они проложили дорогу последующим работам в этом направлении. Впервые был собран и обобщён огромный материал по испытаниям наземного оборудования. Даже теперь я отдаю должное Петру Петровичу Яцюте, который при  выполнении этой работы сыграл большую, заглавную роль.

         По окончании НИР мы свои методики выслали главным конструкторам наземного оборудования, в заказывающее управление, то есть ГУРВО, в головную научную организацию Ракетных войск НИИ-4. Наша идея о системном подходе к созданию указанного оборудования была одобрена и принята всеми. Однако все, в том числе и мы, отлично понимали те огромные затраты, которые пришлось бы понести для полной реализации всех предложений нашей НИР.

         Наряду с такой всеобъемлющей темой на полигоне проводились исследования отдельных агрегатов наземного оборудования (установщик, кран для перегрузки ракеты и стыковки головной части с корпусом) по определению технического ресурса, нагрузок на элементы конструкций с помощью тензометрических датчиков, прочности, герметичности и ресурса  металлорукавов для заправки ракеты окислителем (концентрированной азотной кислотой). Мне довелось участвовать непосредственно в этих испытаниях с последующим оформлением отчётных материалов.

         Надо сказать, что, помимо полигона, испытания наземного заправочного оборудования начали широко вестись в Загорске (почтовый ящик № 4, руководитель – сподвижник С.П.Королёва – Сухопалько, который с 1947 года являлся бессменным руководителем всех экспедиций королёвской фирмы в Кап.Яр и на Байконур). Заводы-изготовители наземного оборудования на почтовом ящике     № 4 проводили свои заводские, предварительные испытания. (Позднее, уже в качестве военпреда, я под руководством моего старого начальника П.П.Яцюты участвовал в этих испытаниях в Загорске на п/я № 4.)

         Я оказался причастен к другой НИР под названием «Оценка точности комплекта прицеливания 8Ш14 ракеты 8К63». Не знаю, кто заказывал эту тему, на какой «кухне» вообще проходила заказная операция. Руководителем её был опять  мой начальник П.П.Яцюта, он поручил исполнение работы мне. Пришлось «поднимать» теорию вероятности,  теорию ошибок для обработки и оценки результатов измерений. Удалось выстроить логически и математически обоснованную классификацию, и «уложить» в неё группы ошибок. Все имевшиеся и зафиксированные ошибки прицеливания были разбиты на четыре группы. Первая группа отнесена к геодезическому обеспечению. Эта группа наиболее стабильная, точно измеренная и составляет минимальную величину в суммарной ошибке прицеливания.

         Надо сказать, что наш полигон имел хорошо развитую триангуляционную сеть опорных геодезических пунктов, близкую к сети 1-го класса. Во всяком случае, так именно её характеризовал руководитель геодезической службы полигона полковник Грузд. Вторую группу составляют ошибки прицеливания, возникающие из-за метеоусловий. Величина этих ошибок имела разброс в зависимости от воздействия солнца, тумана, ветра, а также времени суток. Использование оптических средств прицеливания ракеты при температуре воздуха, близкой к точке выпадения росы, вообще не представлялось возможным: оптика мгновенно покрывается конденсатом  воды, а зимой - с образованием льда. Номера расчёта, работающие в таких условиях, просто не успевают очищать поверхность оптики спиртом высокой концентрации, настолько быстро образуется плёнка влаги или льда. Третья группа ошибок под названием инструментальная. Это ошибки приборов прицеливания лежат в пределах, указанных в технических условиях и записанных в формуляр каждого прибора.

         Четвёртая группа ошибок, вследствие применяемой методики прицеливания. Величина ошибки этой группы зависит от количества приборов, участвующих в наведении ракеты в цель, величины расстояния между приборами, точности работы стопорной части пускового стола.

         Наконец, сам корпус ракеты, деформируемый при заправке компонентами топлива, при воздействии ветра и изменения температуры воздуха, влияет на точность прицеливания.

         Надо было обладать солидным статистическим материалом для анализа влияния различных факторов. Статистика собиралась мучительно, анализ проводился по данным 50-60 пусков ракет. Оценены составляющие ошибки, подсчитана предельная ошибка, тем самым обосновано  заключение о соответствии прицеливания с помощью оптических приборов комплекта требованиям тактико-технических данных на ракетный комплекс, одновременно сделан вывод о соответствии комплекта приборов 8Ш14 требованиям ТЗ на его создание.

         В работе удалось оценить величины ошибок, определяющих точность прицеливания. Сравнить их удельные веса. Тем самым, ещё раз показать, что основная ошибка, приводящая к рассеиванию падений головных частей (ГЧ) ракет, приходится не на «прицельщика», а на точность работы системы управления.  Эта работа позволила оценить недостатки оптического метода прицеливания и наметить направление  дальнейшего поиска.

         Закончив свой труд, доложил начальнику П.П.Яцюте, который очень дотошно и скрупулёзно его прочитал. Как всегда немногословный и скупой на похвалу Пётр Петрович на этот  раз поздравил меня с успешно выполненной НИР. Для него мой труд оказался вдвойне интересным, так как он ранее сам выполнял такое исследование по комплекту приборов прицеливания для предыдущих ракет Р-1 и Р-2. Но для моего самолюбия были и другие сюрпризы. Мало того, что меня отметил Яцюта, моим трудом заинтересовались преподаватели Военной академии имени Ф.Э.Дзержинского и ракетного Ростовского высшего военного училища. Они положительно оценили новизну в подходах по выявлению узких мест, а главное – важен был полученный результат. Главный конструктор системы прицеливания  киевского завода «Арсенал» Парников Серафим Платонович по достоинству оценил полученные результаты, в которых я утверждал, что комплект приборов прицеливания 8Ш14 обеспечивает точность попадания ракеты в цель. Результатами НИР он  в качестве рекламы своей фирмы, как щитом, размахивал не где-то, а на советах и совещаниях главных конструкторов ракетной техники, мол, приборы прицеливания обеспечивают необходимую точность попадания головной части в цель.

         Читатель, помня мою неудовлетворённость по поводу того, что после института меня оторвали от дела,  которому я намеривался посвятить жизнь  (турбинист-энергетик), теперь видит, что я полюбил и отдался целиком новой профессии ракетчика, оказался неплохим инженером, приносящим ощутимую пользу общему делу укрепления боевого могущества армии. Свыкся с воинскими порядками, обжился в новых условиях, трудности стал переносить так, как требуют армейские  уставы. Жизнь пошла по  накатанной колее, работать стало интересно.

         Отрадно было получить запрос на мою НИР с полигона Байконур. Тема актуальна, волнует всех ракетчиков. В то время на Байконуре комплексом наземного оборудования занимался бывший коллега по отделу П.П.Яцюты Пётр Данилович Сапсай. Он то и затребовал этот НИР. В то время там работал Виталий Гаврилович Попов, который по нашей методике оценил точность приборов прицеливания для первой межконтинентальной ракеты Р-16 (индекс 8К64). Естественно, у нас на основе взаимных интересов сложились доверительные, дружеские отношения в вопросах прицеливания ракет: мы не имели секретов друг от друга. Впоследствии Попов защитил кандидатскую диссертацию в Военной академии имени Ф.Э.Дзержинского (связь с которой он не терял и во время службы на Байконуре) и, будучи генерал-майором, возглавил Научно-технический комитет РВСН. Попов  с энтузиазмом  воспринял наше изобретение по прицеливанию ракет с использованием бортовой системы управления (первоначальное наименование – «Компас»). Он информировал нас о работах институтов в этом направлении. Пытался через А.С.Калашникова, тогдашнего начальника НТК РВСН, перевести меня в этот комитет. Но отсутствие у меня степени кандидата технических наук не позволило это осуществить (во всяком случае, так мне сказал Калашников в беседе на эту тему).

«Незаконная» статистика

                             С поступлением на испытания новых ракетных комплексов фронт работ группы наземного оборудования расширился настолько, что был создан отдел № 6 в нашем испытательном управлении, войсковой части 15646, а в отделе сформирована группа прицеливания. Наша группа, в которую  вошли Г.Ф.Куканов, М.Савченко, В.Мартынович и я, обеспечивала испытания и пуски всех ракет средней дальности на полигоне:   8А11, 8Ж38, 8К51, 8К63,  8К63У, 8К65, 8К65У, 8К98 и ряда их модификаций по различным программам. Наша работа тщательно документировалась, копии документов мы оставляли у себя, и вскоре их накопилось три солидных тома. Один экземпляр наших материалов находился в научно-технической библиотеке полигона, и ими активно пользовались прибывавшие в командировку представители военных академий и училищ.

         Когда началась борьба за сокращение времени подготовки ракет к пуску, то есть за минимально возможную техническую готовность к пуску (говорили, что за каждую сэкономленную минуту времени полагалась премия, чтобы поощрить работы в этом направлении) актуально встал вопрос о контроле прицеливания, в особенности сокращения времени при пуске ракеты из готовности № 2 (ракета с пристыкованной головной частью находится на пусковом устройстве, но  не заправлена компонентами топлива) и готовности № 1  (произведена полная заправка ракеты, пуск из этой готовности производится в минимально короткий срок). В цепи ошибок прицеливания (о чём мы говорили выше) переменное значение приобретала ошибка за счёт стабильности геометрических размеров корпуса ракеты (деформация) при её заправке компонентами топлива и длительности её нахождения в заправленном состоянии, когда возникала деформация элементов конструкции ракеты, так называемая «закрутка» корпуса. Эта «закрутка» вызывала необходимость контроля прицеливания после заправки ракеты, а при пуске из шахтной установки – потребовалось создание крайне ненадёжной и довольно сложной оптико-электронной сканирующей системы. Операция контроля прицеливания, помимо инструкций по эксплуатации, внесена была и в графики пуска ракет из готовностей №№  1, 2, 3, 4. Увеличение времени прицеливания снижало боевую эффективность ракетного комплекса.

         К моменту решения проблемы сокращения времени  пуска ракет в нашей группе была собрана статистика по «закрутке» примерно сотни корпусов ракет.  Материал достался непросто, я, например, наслушался много матюгов в свой адрес от разных руководителей: «Гринь! Хватит там колдовать!». Я всё понимал, но наука требует жертв: когда у ракеты шли заключительные операции перед пуском, я, находясь на верхнем мостике стрелы установщика, дрожащими, а зимой замёрзшими руками в спешке, волнении вращал винты угломера, ловя глазом угол от зеркальца гировертиканта на удалённый геодезический знак с романтическим названием «Гусаров». Ночью было ещё хуже, работа шла с подсвечиванием межбакового отсека ракеты и ближайшей вешки  на земле. Прямой отсчёт давал предельную точность.

         Намучавшись при этих измерениях, мы получили солидную статистику, на основе которой выдали рационализаторское предложение, достоверно установив, что пределы «закрутки» корпуса ракеты не превышают 20 угловых секунд. А это значит, погрешность прицеливания при «закрутке» составляет не более 1 угловой минуты, что обеспечивает заданную точность стрельбы. Отсюда практический  вывод: из боевого технологического графика подготовки и пуска ракеты можно исключить контроль прицеливания после заправки ракеты компонентами топлива, экономия времени существенна, составляет 10 минут. Вслед за этим исключили дорогостоящую и ненадёжную систему дистанционного контроля прицеливания для ракет шахтного базирования.

         Конечно, тогда хотелось эту объёмную, столь длительную, важную работу вывести на диссертационный уровень, но не было научного руководителя этой темы. Ведущий конструктор КБ «Южное» из Днепропетровска по фамилии Хоменя в разговоре со мной не был откровенен, темнил. Он говорил, что на стапеле сборки ракеты на заводе для решения проблемы «закрутки» корпуса её увешивают и обклеивают многочисленными тензометрическими датчиками, ведут специальные расчёты, мол, проблема решается на заводском уровне. Потом я узнал, что определить величину этой «закрутки» они так и не смогли.

         Однако, не ведая реакцию на сэкономленные 10 минут на боевой готовности ракеты к пуску в таких авторитетных организациях, как КБ главного конструктора М.К.Янгеля, в Генеральном штабе, на заводе «Арсенал» в Киеве, я был удовлетворён, что получил-таки признательность командования полигона в лице Баврина Всеволода Александровича, который объявил благодарность, выдал почётную грамоту и премию 20 рублей. Пришлось испытать и «славу» печатным словом. Меня прописали в газете «Красная звезда», правда, так засекретив мою фамилию, что я узнал себя с трудом. Перед читателем я  предстал под псевдонимом Агин-Колдун (по ассоциации с теми репликами в мой адрес, что я колдую и задерживаю пуск ракеты), впору было и обидеться. Утешало только то, что моего коллегу Колю Костикова назвали «Мостиковым». В то время, когда  жена Николая Григорьевича должна была родить, на что «умный» корреспондент этой газеты будущему папе в своей статье выразился, что надо всё-таки ехать на работу, ибо она «сладкая необходимость». Я жалею, что не оставил в своём архиве ту газетную зарисовку, теперь не помню даже названия корреспонденции.

         Следующей научно-исследовательской работой стала тема с примерным названием «Анализ существующих и перспективных методик прицеливания». Начальство осознало, что я  созрел для самостоятельной работы, и назначило меня руководителем этой НИР. Соисполнителей я уже  подбирал сам. К этому времени у меня сформировалась идея, которую я высказал в докладе на технической конференции нашего испытательного управления. Я добился, чтобы в соисполнителях оказался специалист по системе управления ракеты, или как их мы наземщики называли – приборист, отлично разбирающийся в устройстве и физике работы одного из главных приборов системы управления – гиростабилизирующей платформы (ГСП), определяющей попадание ракеты в цель. Это был Евгений Павлович Малышев, тоже выпускник академии, «спецнаборовец».

         Работа над темой, подготовка документов с заявкой на изобретение - это моя лебединая песня на полигоне в Капустином Яре. Идея вызревала медленно. Будучи в командировке на киевском заводе «Арсенал», я ознакомился с их работами по созданию гиротеодолита. Впоследствии эти приборы поступили в геодезическую службу полигона. Шагая с нашими геодезистами по капярской степи, работая с приборами под баком ракеты, заправленной десятком тонн агрессивной испаряющейся оранжевыми парами окислов азотной кислоты (по сравнению с которой прежний окислитель для двигателя ракеты жидкий кислород – это нектар!), под дождём, снегом, при сильном пронизывающем ветре, в жару и в мороз, я в аварийных ситуациях (то есть, когда появлялось окно в работе на стартовой позиции) вынашивал свою идею перенести, передать прицеливание ракеты с наземных оптических приборов непосредственно на гироприбор (ГСП), заложив соответствующую программу в его работу.

         После увиденного на заводе «Арсенал» моя идея окрепла, обрела реальные очертания, надо было её проводить в жизнь. Каким путём? Делать кандидатскую диссертацию? Не потяну, некогда (в то время в семье было уже двое детей), а главное – я не специалист по системе управления ракеты. Хотя отчётливо понимал, что на вновь применяемой и устанавливаемой ракете гиростабилизированная платформа может и должна обеспечить реализацию идеи.     Эту работу по реализации  идеи выполнил Женя Малышев: мы оформили заявку на изобретение, отправили её по команде в ГУРВО. Там заявку нашли дельной, актуальной, присвоили ей шифр «Компас», стали собирать отзывы разработчиков системы прицеливания. Уже находясь в Москве, я ознакомился с отзывом с завода «Арсенал», где было заявлено, что идея осуществима, но необходима разработка высокоточных датчиков измерения углов на борту ракеты. Наш головной ракетный институт НИИ-4 весьма негативно оценил новшество (по-моему, исполнителем был Поляков). Головная фирма по системам управления ракеты, которую возглавлял Пилюгин Николай Алексеевич, хорошо нам знакомый по Кап.Яру, тоже своеобразно отреагировала на заявку – дипломатично промолчала, не дав отзыва. Была задета честь мундира? Или, понимая отсутствие возможностей, не хотели «вызывать огонь на себя».

         Однако Женя Малышев защитил-таки кандидатскую диссертацию на изложенную тему в Ленинградской Военной инженерной академии имени А.Ф.Можайского, которая к тому времени была переведена с авиации на ракетную технику.  В этой академии, как говорил Малышев, несколько выпускников даже защитили дипломы на данную тему. Это говорит о том, что, возможно,  не хватало толчка для реализации технической идеи.

         Нашему техническому росту содействовали систематические технические конференции, в работе которых мы активно участвовали. Там мы выступали со своими идеями по совершенствованию ракетной техники, улучшению её эксплуатационных и боевых характеристик. Иногда наша мысль была робкой и наивной. Так однажды был предложен карьерный вариант стартовой позиции вместо наземного, который совершенно не защищён от поражения  с земли, с воздуха, не говоря про ракетный удар противника.

         На конференции, которая проходила в масштабе полигона, должен был рассматриваться круг вопросов, связанных с пусками ракет из шахт. Здесь я прочитал доклад по проблеме прицеливания ракет при стрельбе из шахтного комплекса. По-видимому, доклад произвёл впечатление на заместителя начальника управления  ГРВО  А.М.Попкова, который в перерыве обратился ко мне с предложением: «А не хотели ли Вы работать у нас?». После моего устного согласия был получен из Москвы запрос на мой перевод, и начальство отправило моё личное дело в ГУРВО.

         Мне посчастливилось участвовать в солидной по составу и авторитетной научно-технической конференции на полигоне в Байконуре. Приняли нас отлично, поселили в гостиницу «Нулёвку», в которой обычно размещались главные конструкторы и первые космонавты.

         По окончании конференции начальник полигона генерал Курушин Александр Александрович выделил нам автомашину и снабдил пропусками, и мы ознакомились со всеми стартовыми площадками  ракетно-космического полигона. В то время шли заключительные работы по подготовке к испытаниям ракеты Р-16 (8К64). Курушин хорошо помнил нас, так как до 1960 года мы были в одном отделе, заместителем начальника которого он тогда являлся, и он для  бывших сослуживцев сделал всё, что мог.

Завершение службы в Кап.Яре

                              К концу моей службы на полигоне, а это произошло в 1964 году, опыт, знания, авторитет нас, как испытателей, возрос настолько, что разговор с представителями промышленности по техническим вопросам шёл на равных, а иногда наши специалисты в тех или иных вопросах диктовали и техническую политику. Так было, например, с работами по исследованию рассеивания ракет 8К63У (ракета 8К63 в шахтном варианте). Когда стали проводить пуски ракет из шахты, обнаружили, что рассеивание головных частей превысило требования тактико-технического задания. Мало того, что шахтные комплексы были очень дорогими при их создании и эксплуатации, оказалось, что их надо гораздо больше, чем намечалось, чтобы выполнить стратегическую задачу по поражению намеченных объектов.

         Промышленность предложила два варианта «лечения» рассеивания: 1) установка в шахте шумопоглощающих экранов (с целью погашения возникающих при пуске акустических волн, вызывающих вредную вибрацию корпуса ракеты и приборов системы управления на ней). К этой работе был привлечён акустический институт Академии наук СССР (АКИН); 2) установка амортизаторов под гироприборы системы управления, которые отрабатывают траекторию полёта ракеты, предполагая, что амортизаторы сыграют роль фильтра по срезанию «вредной» для работы прибора частоты колебания.

         Провели первый пуск ракеты, получены «невнятные» результаты. Мозговой центр испытательного управления по этой проблеме в лице созревших ракетчиков В.А.Бородаева, Е.П.Малышева, Ю.И.Преснякова, к которым присоединился  и я (меня уже перевели в Москву, но начальство решило пока оставить на полигоне на время этих испытаний,  в новом для меня качестве представителя ГУРВО) решительно выдвинул   вполне обоснованное предложение о прекращении пусков ракет. (Для решения этой проблемы было выделено восемь ракет.) Слишком дорогое удовольствие: попробоватьиспользовать дешёвые амортизаторы – нет, а дорогие ракеты – да, пожалуйста, стреляйте. Уже не говоря о грандиозных работах по вскрытию всех боевых шахт ракетных комплексов и монтированию там огромные (по 7-8 метров) сегментовидные, перфорированные экраны. Наблюдая пуски этих ракет, мы чётко установили, что когда ракета покидает срез шахты, то некоторые из них «виляли» хвостом. Очевидно, что установка экрана могла бы привести к повреждению хвостовой части корпуса ракеты, а значит, к аварийному пуску. Наше  заключение начальство полигона одобрило.

         Последовала незамедлительная реакция: на полигон моментально прибыли разработчики от КБ «Южмаш» из Днепропетровска во главе с первым заместителем главного конструктора Будником Василием Сергеевичем. Эти ребята, «издельщики» (то есть создатели ракеты), зная свою силу всегда, и даже не смотря на свою  вину, перекладывали работу на «наземщков» (кстати говоря, представителей от генерального конструктора наземного оборудования Бармина Владимира Павловича не было, что-то я не припоминаю их присутствия на полигоне в это время). Вся интеллектуальная масса промышленников набросилась на полигон, пытаясь возложить проблему на наземщиков. Но мы выдержали, были достаточно объективны, а главное нам не надо было защищать честь мундира, опыт пусков ракет на полигоне был достаточен. Мы отстояли свою позицию твёрдо и аргументированно. Приняли решение  до выяснения причин возникновения акустических волн и получения от АКИН СССР результатов лабораторных испытаний на моделях, а также  моделирования процессов работы системы управления при этих помехах в лабораторных условиях в фирме Николая Алексеевича Пилюгина, пуски прекратить. Вопрос о дальнейших пусках решить после получения результатов модельных испытаний.

         Бумагу подписали, она, разумеется, произвела огромный шум в руководящих и конструкторских кругах. Мне, например, в ГУРВО было показано письмо, подписанное Будником с изложением позиции разработчиков ракеты, в котором тогдашний начальник ГУРВО Семёнов Анатолий Иванович жирно подчеркнул фразу «...от-дельные представители ГУРВО заняли крайнюю позицию...». От ГУРВО в Кап.Яре был я, Семёнов адресовал письмо моему начальнику Калашникову А.С., чтобы тот разобрался со мной. Однако наше заключение о нецелесообразности установки шумопоглощающих экранов сработало. К тому же в это время появились новые ракеты В.Н.Челомея, которые перекрывали с лихвой дальности нашей «старушки» 8К63. После этой нашумевшей эпопеи я поехал служить военпредом в г.Загорск на п/я №4, к моему старому начальнику по Кап.Яру Яцюте Петру Петровичу, где он был старшим военпредом. На новом месте  пришлось заниматься испытаниями заправочного оборудования с реальными компонентами топлива.

О главных и генеральных конструкторах

                    Главного конструктора ракет Сергея Павловича Королёва мы застали в Капустином Яре, когда шли испытания его ракет. Да, главные конструкторы сегодня смотрятся по-другому. Такие люди! Конечно же, мы не общались с этими главными напрямую, но приходилось быть рядом, наблюдать их в работе. В этом смысле мы были самовидцами, и пусть я внесу только штрих, но всё-таки поделюсь своими впечатлениями.

         Однажды нашего инженер-лейтенанта Чалых Юрия Дмитриевича назначили дежурным по стартовой площадке, дали ему красную повязку, мол, наводи порядок, эвакуируй всех номеров расчёта и промышленников, если они не задействованы в операциях. Пусть идут подальше от ракеты в курилку, где есть лавочки, а окурки можно бросать в огромную трубу, врытую в землю. Мы вдвоём с ним обходим площадку, на которой стоит ракета, развёрнуто оборудование для её подготовки, заправки, прицеливания. Наше внимание привлёк одиноко стоящий мужчина, выше среднего роста, с плотным телосложением, одет в чёрное кожаное пальто, на голове -  шляпа с мягкими полями. Стоит в позе наблюдателя,  нельзя сказать, что у него была в этот момент поза Наполеона, как того изображают с руками, возложенными на груди. Но что-то такое улавливалось в его фигуре и внимательном, оценивающем взгляде карих глаз на круглом лице с солидной челюстью. Юра подошёл к нему и вежливо (он был мягкий, деликатный человек с лицом усталого интеллигента) попросил "дядю" покинуть площадку. Мы не знали, что это был никто иной, а главный конструктор ракеты С.П.Королёв. Трудно сказать, в каких раздумьях находился главный конструктор новейшей техники, то ли вид молоденького лейтенанта, явно желторотого, взорвал Королёва, и он резко бросил ему в лицо: «А ты, знаешь кто я? Я - Королёв», ответ явно тянул на то, чтобы убирался и поскорей этот дежурный, а не он, наблюдатель.

         Помнится и другой случай. При одном из пусков опытной ракеты Р-5М (индекс 8К51), окрашенной в ярко белый цвет для лучшей засечки её на траектории средствами кинотеодолитной съёмки, и которая предназначалась для доставки ядерного заряда, телеметрическая аппаратура засекла сбои в момент запуска двигателя ракеты. Такое раньше тоже бывало и на её предшественнице, ракете с индексом 8А62. Предполагаемая причина – потеря контактов в штепсельных разъёмах от мощной вибрации двигателя ракеты при его работе. Штепсельные разъёмы сделаны так, что в момент отрыва ракеты от стола они расстыковываются, по этой команде идёт переход электропитания борта ракеты с земли на бортовые аккумуляторные батареи. После несостоявшегося пуска решили защитить металлическим экраном эти столь чувствительные к тряске разрывные штепсельные разъёмы. В срочном порядке в ночное время по эскизу конструктора пускового стола Михайлова приварили защитные козырьки.     Королёв утром по прибытию на старт сразу же подошёл к пусковому столу, чтобы оценить результат доработки по защите штепсельных разъёмов. Оценка была категоричной и безапелляционной: «Какой м...к сотворил это?» Толпа промышленников, стоявшая у стола, выпустила вперёд конструктора Михайлова, маленького, щупленького на вид мужичонка. Главный конструктор бросил ему в лицо свой приговор: «Чтобы Вашего духа здесь больше не было». Действительно, приваренные щитки были из толстенного листового железа, угловатые, и явно не вписывались в дизайн пускового устройства. Да и задачу-то свою они не могли выполнить, так как их место находилось в газовом потоке, создавая своей конструкцией аэродинамическое сопротивление, а, значит, они бы создали  дополнительную вибрацию. Так что гнев Королёва был обоснован технической безграмотностью бедолаги Михайлова.

         А вот ещё штришок. Главный конструктор приборов прицеливания ракеты Парняков Серафим Платонович с ЦКБ ПО киевского завода «Арсенал» прислал на старт своего специалиста – красавицу женщину по имени Галина (фамилию запамятовал), с которой мне пришлось взаимодействовать. Все знали, что у Королёва была причуда не допускать на стартовую позицию любого специалиста в юбке, точно так, как на боевой корабль не допускают женщин. Однако, вопреки ожиданиям, Королёв её не тронул (правда, на последних пусках её уже не было).

         Приходилось наблюдать Сергея Павловича и в «домашней» обстановке, когда он находился в гостинице на 2-ой площадке, и мы, будучи дежурными,  вызвали его к телефонному правительственному аппарату «ВЧ». Здесь он был мягким, доброжелательным, открытым и улыбчивым человеком.

         Теперь от впечатлений о Королёве, по контрасту перейду к тому, каким я запомнил другого крупнейшего ракетостроителя Челомея Владимира Николаевича. Назывался он не главным, а генеральным конструктором ракетно-космических систем. Под его руководством создана и проходила испытания самая мощная ракета «Протон» для запуска ИСЗ и применения в военных целях. Челомея я наблюдал только на заседаниях государственной комиссии при пусках ракет и запуске ИСЗ на Байконуре. Впечатление осталось весьма благоприятным. Владимир Николаевич вёл себя очень вежливо, речь и манеры выдавали в нём культурного человека, аристократически вальяжного типа, тон выступлений был спокойным, изложение проблем серьёзное, убедительное.

         Выдающегося конструктора ракетных систем Днепропетровского ОКБ и завода «Южмаш» Янгеля Михаила Кузьмича, я видел дважды. Первый раз это было в столовой на Байконуре, видел, когда мы собрались на научно-техническую конференцию. Второй раз увидел Янгеля в Москве, когда он прибыл на  юбилей главного конструктора систем заправки компонентов топлива и газами Филиппова В.К. (почтовый ящик Г-4882). Янгель при своей крупной, крепко сколоченной фигуре, с простым грубоватым выразительным, типично русским лицом умного мужика не выделялся в толпе приглашёных, был скромен и обаятелен. Он подошёл к юбиляру, с которым работал много лет, обнял его и по-русски троекратно расцеловал прямо на сцене, где был президиум.

         Довелось мне однажды по делам службы побывать и в кабинете ещё одного великого ракетчика – у генерального конструктора почти всех ракетных двигательных установок, начиная с самой первой для ракеты Р-1, Глушко Валентина Петровича. После кончины С.П.Королёва он возглавил его КБ и стал главным, вернее генеральным конструктором, но уже ракетных систем в целом. Принял меня Глушко, сидя за огромным письменным столом, который стоял фактически не в кабинете, в малом конференц-зале, таковы были его размеры. Бросились в глаза особая осанка и вальяжный вид этого человека, с благородными, «дворянскими» утончёнными манерами.

         Он внимательно рассмотрел моё письмо от имени нашей организации Министру электротехнической промышленности с просьбой изготовить и поставить партию специальных электродвигателей для установки на морозильник космической станции, для хранения запаса продуктов питания космонавтов. «Да, действительно, необходимо поддержать просьбу», - сказал Глушко и подписал документ. На прощание пожал мне руку. Рукопожатие было мягким и обходительным. Специалисты НПО «Энергия», которым он руководил тогда, были удивлены его согласием без дополнительной проработки этого вопроса его подчинёнными подписать обращение. Считали моим большим успехом в этом деле. Наверное, я чем-то расположил к себе Валентина Петровича, когда просил меня принять и во время аудиенции у него, представившись ветераном Капустина Яра.

Жизнь, быт, семья, свободное время

                    Капустин Яр открыл мне второй мир, мир природы. До этого я не замечал её, хотя и жил в ней.

         Детство: родовой дом в городе Брянске, на берегу полноводной реки Десны. В этом доме жил мой дед Фёдор Григорьевич Гришечкин. Ещё в дореволюционные годы он работал на заводе "Арсенал" токарем, был членом партии, которая тогда называлась Российская социал-демократическая рабочая партия (РСДРП), предшественница Коммунистической партии Советского Союза. Дедушка  рассказывал, что к ним на завод приезжал Михаил Иванович Калинин, подошёл и к его станку, жал руку и беседовал. Мой дед после Октября 1917 года служил в ВЧК на железной дороге. Дом деда на улице Верхняя Лубянка сохранился до наших дней, пережив жестокие времена, в том числе оккупацию Брянска немцами. В этом доме каждый год до войны собирались три сестры: моя мама, тётя Надя, тётя Шура. Каждая из них привозила своего ребёнка. Наш детский мир в Брянске: сад, луг, берег реки Десны.

         Впрочем, другой родовой дом  в городе Нежине на бульваре Тараса Шевченко тоже остался цел. В нём с отцом я побывал два раза. В эвакуации у нашей семьи был личный огород в посёлке УВЗ под Нижним Тагилом на Урале, где шумела тайга. В военные и в тяжелейшие голодные послевоенные годы, уже в Харькове, мы также имели огород. Ездил я в гости к дяде Баннисову, мужу моей тётушки, младшей Гришечкиной, который трудился на торфопредприятии в Красном Бору под Смоленском. Здесь течёт знаменитый Днепр, есть, где отвести душу рыбаку. В студенческие годы я ездил, как все, на уборку урожая в совхозы Харьковской области. Во время учёбы ходил в туристические походы, колесил пешком по области, получил почётный значок «Турист». Путешествовал я и по Крыму, получил 3-ий спортивный разряд. Запомнился пятидневный маршрут по Кавказу, через Сванетию, страну горных орлов. Бродили по горам, где не было населённых пунктов. Здесь за сложность маршрута я удостоин 2-го спортивного разряда. Да, были золотые времена, когда можно было безбоязненно бродить, где душе угодно: не было ни межнациональных войн, ни грабежей на дорогах, тем более в горах. Но, оказывается, мы тогда не обладали «свободой», и нельзя было ни убивать человека, ни грабить его. Что имели, не ценили. Но до сих пор некоторые считают, что социализм это плохо. Правда, сейчас можно ездить на Гавайи, можно в Лас-Вегас, а хочешь на Фудзияму или в притоны Филиппин. Но весь вопрос в том, что это «можно» доступно только для 10% населения страны, а не всем, в том числе бедным студентам. Достаточно сказать, что эта «свобода» дала в наши дни России 4 (четыре!) миллиона бездомных детей и 600 тысяч ребятишек, обретающихся в детских домах.

         Наконец я столкнулся с природой в астраханской степи. Всё, что до той поры я увидел, как-то не входило в душу. Там была красота, которая нравилась: и горы, и средняя полоса, и украинские виды. Мне не приходило в голову, я не представлял себе простых житейских вопросов: как появляется, например, хлеб на столе. Просто не задумывался об этом. Когда-то в те времена зашёл разговор с родственниками про еду, и я пробурчал что-то о хлебном дереве. На это мой дядя Коля, остряк и балагур, рассмеявшись, спросил меня: «Что? Буханки на дереве растут?»

         Последние 20 лет поклоняюсь земле: старый крестьянский дом с усадьбой в Калужской губернии. Выращиваю весь овощной и почти весь фруктово-ягодный набор… даже пчелы есть.

         Нашей деревни Ивлево практически нет, хотя на картах её еще можно найти: в семи оставшихся домах летом живут дачники, зимой – никого. А до 1953 года было до 100 домов, и в каждом 5-7 детей. Для меня открылась совершенно иная жизнь, я принят в соседней деревне Фокино в настоящем русском доме основательного, чудесного Михаила Ивановича Молчанова, более 55 лет обрабатывающего землю. Еще и сейчас по просьбе председателя хозяйства в период покоса он скашивает не одну сотню гектаров травостоя.

         От земли, от труда, от общения с крестьянами напитался опытом ухода за землей и продолжаю питаться. Поклон им! Жизнь – это питание. А питание – результат труда крестьянина, он первый в цепочке производительных сил, но за свой труд получает незаслуженно мало, но терпит…

         Убежден, что если бы каждый ребёнок, вырастая, возделывал бы свою грядку, да еще ухаживал бы за животными – это бы послужило ему в дальнейшем мерой труда. И это оказалось бы общим знаменателем в отношениях людей. Образования, интеллекта недостаточно для постижения этого.

         В Капустином Яре природа, хотя и не броская с виду, не богатая красками, вошла в мою душу. Уже потом, будучи в многочисленных командировках, я бродил без какой-либо цели по степи на полигоне Байконур. Выходил в степь и шёл, шёл, слушал птиц, любовался волнующимся на ветру ковылём, следил за забавно перекатывающейся растительностью под названием «перекати-поле». Вдыхал запахи иссушённой земли, трав и неброских редко попадавшихся цветков. Весной, конечно, было полно самых разноцветных тюльпанов. Степь уходила за горизонт, ярко светило солнце, обжигая всё вокруг. Нигде нет ни души, только слышен свист сусликов, да иногда проползёт небольшая змейка, пробежит какой-то чёрный жук.

         Довелось познакомиться с природой и на северном ракетном полигоне в Плесецке. Вот где буйство зелёной тайги, сосны, ели, берёзы. Оттуда я привозил домой берёзовые почки. Почки там огромные, низко унизывающие ветви берёзы, и собирать их довольно легко. Подмосковные берёзовые почки несравненно мельче, да и висят они высоко. В Плесецке собирал семена сосен и елей, чтобы вырастить  деревья в Болшево, где мы тогда жили. Но нет! Из семян проклюнулись хилые побеги, которые быстро засохли. Нужна наука и нужен опыт, чтобы вырастить дерево из семени. Это теперь в деревне растёт елочка, перенесенная из леса. Сейчас елочка уже перегоняет мой рост...

         Первые годы в Кап.Яре, видел только автобус, мотовоз, службу, колючую проволоку вокруг нашего военного городка, за которую никуда не ходил. Однако жизнь постепенно брала своё.

         В парке Дома офицеров  были приличные волейбольные площадки. Там соревновались команды войсковых частей гарнизона, а в свободное время занимали «дикари», самособранные команды. Однажды в такой команде, отвлекшись, я получил сильный удар мяча в голову, повернувшись к сетке, увидел высокую плотную фигуру «забойщика» с большой челюстью и гладкой, круглой головой (это был первый удар по мне Юрия Пичугина, тогда старшего  офицера из Второго  управления. Второй  удар от него, ставшего уже начальником Главного управления ракетного вооружения, был приказ на мое увольнение из армии).

         На этой площадке как-то летом состязались и мы, команды отделов Первого управления. Поболеть за свой отдел приходил Виктор Иванович Меньшиков, мы слышали его точные, едкие реплики в адрес противников. Тогда наш 1-й отдел выиграл первенство. Самым серьезным противником была команда, капитаном которой был Николай Кравец. В составе нашей команды были: Евгений Малышев (наш «забойщик» на четвёртом номере, получивший от Сергея Есенкова «спортивную «кликуху» «У-п-а»: Евгений в прыжке для удара по мячу издавал подобный звук), Есенков, Юрий Пресняков, Анатолий Чуприн и, кажется, Юрий Качанов.

         Через три года купил велосипед, затем пристроил к нему бензиновый моторчик, и  с компаньоном Смирновым Юрием Васильевичем стал осваивать окрестности. Наши моторчики вывозили сначала нас в Пологое Займище, что недалеко от площадки № 2, то есть нашей технической позиции. Потом мы объездили  многочисленные озёра, протоки, камыши, ручьи.

         Одно время нашими соседями по коммунальной квартире (после жены  капитана Пеширова и после Будкиных с двумя мальчуганами) оказалась   семья Лушпия, которого перевели из Молдавии. Коля Лушпий был чемпионом по бегу на длинные дистанции то ли в республике, то ли в военном округе. Он оказался заядлым рыбаком. На Ахтубу, а это километра 4-5, ходил пешком. Но однажды он попросил меня отвезти его на рыбалку на мотоцикле, который к тому времени у меня был. На этом мотоцикле с люлькой я катал своё семейство, с женой и детьми, в степь за тюльпанами,  на природу в то же Займище. Привёз я Колю на Ахтубу, к водокачке. Он занялся рыбалкой, а я улёгся на траву. Ловил Коля рыбу на закидушки, а к сторожку привязывал колокольчик. Только закинул закидушку, как зазвенел звоночек, он сразу вытянул судака. Потом зазвенело сразу два колокольчика, и он попросил помочь, вытащить леску. Я подошёл, взял леску в руку и ощутил, что она пошла в сторону. Коля кричит: «Подсекай! Дёрни!» Я дёрнул, а мой учитель даёт новую команду, понимая мою неопытность: «Вытаскивай!» Я так и сделал, потянул леску на себя, вывел рыбу! Судак!

         И с этого момента заболел рыбалкой. Первым делом оснастился всем, что положено настоящему рыбаку.  Ни одного выходного или праздничного дня я не обходился без рыбалки! Ездил  на рыбалку и зимой, и летом, и весной, и осенью. Зимой ночевали в стогах сена, которых было много вблизи Ахтубы и Волги. Летом «квартировали» в палатке, которую я склеил сам, благо на ракетном комплексе имелась  отличная резина, был  соответствующий клей, и лента для склеивания швов.

         Ещё с вечера мы спешили, как одержимые, на речку, чтобы успеть надергать на удочку окуньков, краснопёрки, и другой мелкоты. На зорьке добывали щуку, они водились косяками в протоках. А на самой Ахтубе на закидные дергали судаков. Такой ассортимент рыб давал отменную уху, а судаков обычно жарили на сковородке. Доводилось и осетров несколько поймать.

         Зимой рыбалка особенная: подлёдный лов, рыбу добываешь через продолбленную лунку.

         Вспоминая рыбалку, нельзя не вспомнить тех, с кем посчастливилось рыбачить и проводить время на природе. Это Володя Кузнецов, Глеб Куканов (вполне рыбацкая фамилия), Слава Васильев, Игорь Зуев, Володя Никулин, Юрий Кальтя (специалист, командированный из Харькова). Ездили со мною на рыбалку и киевляне с завода   «Арсенал», мои коллеги по прицеливанию ракет: Геннадий Пчелинцев, Зиновий Фёдорович Михайлов и другие. В таких случаях моей супруге приходилось готовить сервис по полной программе, иначе она не хотела выглядеть негостеприимной хозяйкой. Правда, не всегда были возможности, да и туго было со временем.

         Всей семьёй мы часто выезжали на речку, устраивали нечто вроде пикника. В таких случаях нередко время проводили вместе с другой семьёй, тогда я делал два рейса туда и два рейса обратно. Ездили мы с семьёй Васькиных (это наши последние соседи), с семьёй Лукашенков, Олега Богача, Кардашиных и других. Рыбалки в таком случае почти не было, но мы играли в волейбол, купались, конечно, не обходилось без скромной чарки и тостов во здравие присутствующих. Счастливое было время, нас не тяготили тяжёлые думы о будущем, мы верили, что трудности хотя и будут, но они преодолимы.

         А разве можно забыть о базаре в селе Кап. Яр? Экзотика! Арбузы, дыни, помидоры, рыба, вобла, икра осетровая (из-под прилавка), вино – кизлярское. Незабываемы арбузы и помидоры. Арбузы из Баскунчака, именные, с вырезанными инициалами хозяев на коре, выращенные на солончаковой, особой почве были удивительны! Невозможно передать вкус, сахаристость, запах. Весом 12-15 килограммов. А стоимость – 10 копеек за килограмм. Мы (на мотоцикле) покупали по 5-10 таких плодов, закатывали под кровать и ели, ели… Может поэтому, несмотря на мутную, микробную воду – наши почки сохранились. И, вообще, Господь предусмотрел: Яд и противоядие рядом. Надо только уметь искать…

         А помидоры? Лучших я не ел больше никогда. Разломишь – сахар. Не то, что теперешные, рыночные. Но убирать помидоры не успевали, сотни тонн их погибали на корню. Безобразие! А  душистые дыни «колхозница» (родом из Камышина)! И все это на фоне невозмутимых верблюдов и трогательных ишачков...

         Убеждён, что не будь в Кап.Яре рыбалки, качество и сроки отработки ракетной техники были бы значительно хуже. Такой же вывод можно сделать и в отношении полигонов на Байконуре и в Плесецке.

            А.С.Пушкин в повести «Капитанская дочка» прекрасно описал гарнизонную жизнь военнослужащих, теплые, материнско-отцовские взаимоотношения русских людей, начальства и подчиненных.

         В нашем гарнизоне система взаимоотношений также просматривалась: начальник полигона Василий Иванович Вознюк лично знал, помнил массу офицеров, постоянно вёл приём населения, его супруга Марта Яковлевна и женсовет корректировали неблагополучные семейные отношения.

         Моя супруга Галина Спиридоновна оставила преподавание иностранного языка в Харьковском политехническом институте и выехала в Кап.Яр. Я был в командировке, её встречал мой друг- однокашник Лёня Завгородний (прослуживший всю службу, около 30 лет, на полигоне). Он рассказывал: "Остановился поезд (стоянка 1-2 минуты). Вдруг из одного  вагона вылетел тюк, за ним второй, третий и... появилась Галя". Ребята в общежитии, с которыми я жил, а это были Л.Завгородний, В.Иванов, А.Батурин, освободили нашу общую комнату. Мне и Гале отдельную комнату  дали сразу, а когда родился второй сын, добавили и новую. И это при том, что в селе, на частной жилплощади, в домах и мазанках, еще проживали офицеры. Василий Иванович заботился об академическом пополнении, понимая, как важно создать условия для развития семьи.

         Высокое положение не переродило Василия Ивановича, как прочих … Галина  Спиридоновна пришла к  нему на приём с просьбой о работе по специальности. Между ними состоялся такой диалог. Генерал: "По Вашей специальности работы пока нет", жена: "Тогда откомандируйте моего мужа", генерал: "Ваш муж решает здесь важную государственную задачу". Жена не растерялась и в ответ: "Тогда оставайтесь здесь с моим мужем", и ушла, хлопнув дверью. Реакция последовала быстро: супругу приняли в библиотеку. Кстати, библиотека была богатая: в ней была почти вся периодическая печать и даже иностранные журналы (я просматривал немецкие журналы: «МТЦ» – "Мотор-технише-цайтшрифт" и «Ун Вельт раум фарт» – полет в космическое пространство), в Московской «Ленинке» можно было выписать необходимую литературу и получить библиографию на интересующую тему. Когда же освободилась должность переводчика в редакционно-издательском отделе (начальник Павел Иванович Плетнев) при заместителе начальника полигона по научно-исследовательским работам, Галине Спиридоновне  предложили это место. За переводами обращались многие, особенно метеослужба и спецорганы. Нагрузка возросла, когда началось движение офицеров по сдаче кандидатского минимума. Часто обращались Г.Калимов, В.Кушаев, А.Яшин и др.

         Галина Спиридоновна также увлекалась этим движением и вместе с группой военных сдала экзамен по философии в Волгоградском педагогическом институте. Степень кандидата филологических наук она получила уже в Москве, работая преподавателем английского языка в Московском государственном университете.

         Городок наш был "коммунальный", в нём вместе с нами жили и собратья: семьи и офицеры полигона Противовоздушной обороны, которым долгое время командовал генерал Яровой. Жены, дети, бабушки и дедушки с территории городка постоянно наблюдали рукотворные небесные явления: змейки инверсий (от работы двигателей ракет), облачка и «щупальца» из них (от попаданий ракет ПВО в самолеты-мишени и падающих обломков этих самолетов). Однажды пришлось наблюдать (хотя это и запрещалось) ядерное "солнце" – подрыв в небе ядерного заряда для поражения самолётов в воздухе.

         Вместе жили, дружили, работали, ловили рыбу, по весне собирали охапки тюльпанов.

                А Родина наливалась силой!

Прощание, отъезд

                    Какая бы ни была рыбалка, какие бы не были успехи по службе, по проводимой лично работе (для души), не покривлю против правды, думаю, что у всех, служивших на полигоне, была заветная мысль о переводе по службе в более цивилизованные (как сейчас принято в прозападных кругах выражаться) места.

         У меня сложились деловые отношения с Киевским КБ завода «Арсенал», с главным конструктором Сергеем Платоновичем Парниковым. Его представителей я частенько вывозил на своём тяжёлом мотоцикле К-750 на рыбалку... Но одновременно на этом отдыхе «высыпал» им на голову массу замечаний и недостатков по конструкции приборов прицеливания и методике наводки ракеты на цель. Естественно, эти замечания затем в отчётах становились достоянием и КБ, возглавляемого главным конструктором ракеты Михаилом Кузьмичём Янгелем, и ГСКБ главного конструктора стартового оборудования ракетного комплекса Владимира Павловича Бармина, а также ГУРВО.

         Квалифицированная оценка вооружения, поступавшего на полигон, авторитетное слово офицеров-испытателей определяли размеры премиального фонда, выделяемого полигону после соответствующего этапа испытаний или принятия на вооружение образца. Большой объём работ и качество их выполнения, которое оценивали специалисты полигона, обеспечивали разработчикам соответствующие ассигнования, расширение штатов сотрудников. Поэтому, конечно, к слову нас, испытателей, промышленники прислушивались.

         Однажды на полигон прибыл районный инженер на заводе «Арсенал» Мефодий Данилович Игнатенко, который вёл куст военных приёмок. Помимо своего завода, ещё на нескольких предприятиях, в том числе на заводе «Большевик», изготовлявший пусковые столы для ракетных комплексов. Должность районного инженера весьма видная в оборонной промышленности, этих руководителей директора  обхаживали и старались с ними жить в мире.  Игнатенко предложил мне должность старшего военпреда на заводе «Арсенал», обещая незамедлительно обеспечить семью двухкомнатной квартирой в центре столицы Украины. По лицу, манерам Игнатенко можно было без ошибки прочесть, что райинженер на такой работе имеет вес и возможности. Я согласился.

         Для реализации моего согласия, он, не откладывая дело в долгий ящик, усаживает меня в машину (выделена ему персонально, он добился, нашёл неотразимые доводы для своей миссии на полигоне). Едем на 2-ую площадку в гостиницу.  Заходим к начальнику 2-го управления ГУРВО полковнику Калашникову Алексею Сергеевичу, который согласился на перевод меня в Киев. Кстати сказать, Калашников впоследствии стал генерал-лейтенантом, возглавляя Научно-технический комитет Ракетных войск. Калашников сказал, что непросто будет получить согласие начальника полигона генерала Вознюка. Генерал кадрами не разбрасывался. У него был довод: перевод только  на повышение или в очную адъюнктуру. Военную приёмку хозяин полигона не уважал, не любил эту структуру, имевшую очень мало военных начал. Ему фронтовику эти люди были чужды  (пригрелись на тёплых местечках, живя  в крупных городах).

         Я понимал бесперспективность моего обращения к Вознюку со своей просьбой о переводе. На приём к нему пошла жена Галина Спиридоновна, которая выставила чисто женские аргументы: дети часто болеют в этом климате (это соответствовало действительности, оба сына переболели дизентерией), престарелые родители живут одни и не могут приехать из-за болезни. Внимательно всё выслушав, задав два-три вопроса, генерал  присутствующему здесь же начальнику отдела кадров полигона полковнику Бобкову даёт указание сделать запрос по месту жительства родителей, чтобы прошли медицинское освидетельствование и представили соответствующее заключение о состоянии здоровья. Если они одни не могут жить без ухода детей, то пусть переезжают в Кап.Яр, мол, квартиру им дадим, и проблема будет решена без перевода меня в Киев.

         Бумаги пошли, бюрократическая карусель завертелась. Моя мама в Харькове, по указанию горвоенкомата, проходит медицинскую комиссию. В письме выразила удивление, что первый раз в жизни ей пришлось обследоваться в госпитале по полной программе. Врачи выдали заключение -  болезнь гипертония первой степени, изменение климата при переезде в астраханскую степь противопоказано. Эта бумага долго ходит в Киевском военном округе по разным инстанциям, а я жду, жду, надоедаю  со своими вопросами кадровику нашего испытательного управления Володе Качану (он потом работал в управлении кадров Минобороны СССР). Наконец, с его помощью вытребовано из Киева это злосчастное заключение эскулапов... "Но поезд ушёл",  кто же будет ждать меня целый год, такие «лакомые» должности не залеживаются.

         Как говорится, ретроспективно бросая взгляд в прошлое, наверное, надо поблагодарить и генерала Вознюка, и военных бюрократов того времени за то, что судьба избавила меня и мою семью от тех тягот, которые переносят жители достославного града-матери  городов русских. Даже в столице Украины простому человеку, не приспособленному к узаконенному воровству государственной, народной собственности, прожить очень тяжело, в том числе на военную пенсию. Например, в зимнее время целые кварталы домов в столице остаются без электричества и отопления, не говоря о безработице и прочих «прелестях» капитализма, да ещё пещерного облика.

         Василий Иванович Вознюк остался верен себе в этом вопросе до конца. Ещё на нашей первой встрече с вновь прибывшими спецнаборовцами он, подведя нас к окну конференц-зала в Доме офицеров, задал невинный вопрос: «Что видите, товарищи офицеры, за окном?». Что мы могли увидеть, конечно, степь. Но этого ему показалось мало, и он спросил, а ещё что? Тогда мы догадались сказать, что видим колючую проволоку. И генерал так подытожил нашу встречу: «Так вот, за этой проволокой будет первая могила моя, а  за ней - ваша!». Действительно, Василий Иванович согласно его завещанию похоронен в сентябре 1976 года в военном городке, который он пестовал более четверти века. Его могила находится вблизи кинотеатра «Юность», в берёзовой аллее, посаженной по его распоряжению.

         На прощальном вечере, состоявшемся по случаю моего перевода на предприятие в г.Загорск, которому возвращено исконное название Сергиев Посад, в нашей квартире на втором этаже двухэтажного дома, окна которого выходили на солдатский парк «Победы», собрались «наземщики», то есть специалисты-ракетчики, работавшие на наземном оборудовании различных ракетных комплексов. Проводы пришлись на десятую годовщину моей службы на полигоне: прибыл я вместе со своими товарищами из академии в 1954 году, а уезжал в 1964 году. На «банкете» за домашним столом собрались Соболь Борис Моисеевич, Куканов Глеб, Васильев Вячеслав, Непомнящий Анатолий, Кузь Михаил, Моисеенко, Вартанов, Амбросимов В.С., Вечирко, Мартынович в., Савченко М, Голотенко Н.А., Зуев И.Н., Пруцков Лев (фронтовик, писал стихи, в том числе сатирические на командование полигона и сослуживцев), присутствовали и другие, кто не остался в памяти.

         На этот раз мне повезло, когда пришёл на полигон запрос моего личного дела для оформления приказа в Москве, то на моё счастье личное дело «проскочило» мимо генерала Вознюка. В это время на полигоне, в связи с новой тематикой шла перестройка, создавались новые отделы и упразднялись старые. Отдел № 6, в котором я служил, был ликвидирован, очевидно, в связи с катастрофой на шахтном ракетном комплексе «Двина» (ракета 8К63У), когда пострадало несколько десятков человек. Специалистов отдела переместили в комплексные отделы, начальниками которых были подполковник Суходольский Евгений Порфирьевич и майор Гончаров Анатолий Кириллович.

         На прощальном вечере были тосты в мою честь, читались стихи, посвящённые моей скромной персоне, сочинённые Лёвой Пруцковым.

         Мебель квартиры мы передали семье Халипа, он был в то время капитан, но уже начальник отдела, - начальство растило из него перспективного руководителя, но ошиблось. Впоследствии он уехал в Ростовское ракетное училище. Хозяйственные вещи мы отправили контейнером в Харьков, к моим родителям. Детей сдали на попечение наших родителей, которые нас тогда выручили, помогли пережить смутное время. А мы, с Галиной Спиридоновной, отправились в матушку-Москву, на новое место службы и работы, в неизвестность...   

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

                              Всё, что изложено в данных воспоминаниях – искренняя, отшумевшая правда! Допускаю, естественно, что в них найдутся отдельные неточности, возможно, натяжки. Как известно, этот литературный жанр самый субъективный. Но данные погрешности относятся к особенностям памяти человеческой, и они простительны.

         Спецнабор, точнее спецмобилизация, студентов-дипломников. Что это? Экономия государственных средств (вместо 5-8 лет) получить специалистов  по новой технике за 14 месяцев? Или просчёт в кадровой политике государства?

         В апреле 1946 года Совет Министров СССР принял постановление о переводе работ по военной технике из Германии в Советский Союз. Это касалось и немецких специалистов в области авиации, ракетостроении, атомной энергетики, электротехники, оптики, химии и т.п. Общий список учёных, подлежащих эвакуации в Союз насчитывал 7000 человек (не считая членов семьи). Каждому выделяли продовольственный паёк и подъёмные в размере 4000-10000 рублей (и это в то время, когда в стране был голод!). Руководил этим от МВД генерал-полковник И.А.Серов. Кто не учёл потребности в военных специалистах Вооружённых Сил СССР, расширив установленным порядком желающих идти в военные училища, академии? Не в таких ли просчётах – причина того, что произошло с Родиной в 90-ых годах?

         Это не жалоба. Мы участвовали в подъёме могущества Родины, в развитии новой техники и отдали свои силы этому многие годы, пожалуй, самые яркие в нашей жизни.

         Предысторию  нашего спецнабора и появления ракетной техники мы тогда не знали. Всё было скрыто режимом секретности. Нам только заявили, что будем заниматься новым видом оружия.

         Предыстория была следующая.    

         Осенью 1945 года правительством СССР было принято решение создать институт «Нордхаузен» в Германии, на территории, оккупированной советскими войсками. Начальником института назначен  Лев Михайлович Гайдуков, его заместителем и главным инженером – Сергей Павлович Королёв. В институте было несколько групп. Группа Валентина Петровича Глушко рассчитывала применять ракетные двигатели для авиации. Группа Керима Алиевича Керимова работала над освоением разработанной немцами телеметрической системы «Мессина». Для восстановления технологии производства ракетных двигателей был создан завод «Монтанья» под руководством Глушко. Огневые испытания были налажены в Леестене. Восстановлением наземного оборудования занимался институт «Берлин», там же исследовались возможности зенитных ракет. Руководил этими работами главный инженер института Владимир Павлович Бармин. Немецкие инженеры, в том числе видный специалист, ракетчик Гельмут Герттруп, составляли подробные отчёты о проведенных работах по ракетостроению и намечали пути дальнейшего развития этой техники. Расплачивались с немецкими специалистами самым дорогим в то время – продовольственными пайками.

         Постановлением Совета Министров СССР № 1017-419сс от 13 мая 1946 года предусмотрено по "Вопросам реактивного вооружения":

     "Считая важнейшей  задачей, создание реактивного вооружения и организацию научно-исследовательских и экспериментальных работ в этой  области, Совет Министров Союза ССР ПОСТАНОВЛЯЕТ:

. . .

     9. Создать  в  министерствах  следующие  научно-исследовательские институты, Конструкторские Бюро и полигоны по реактивной технике:

. . .

     д) в Министерстве вооруженных сил СССР - Научно-исследовательский реактивный институт ГАУ и Государственный Центральный полигон реактивной техники для всех министерств, занимающихся реактивным вооружением.

. . .

     25. Поручить  Министерству  вооруженных  сил  СССР  (т.Булганину) внести в Совет Министров предложения о месте и строительстве Государственного Центрального полигона для реактивного вооружения.

. . .

     32. Считать работы по развитию реактивной техники важнейшей государственной задачей и обязать все министерства и организации выполнять задания по реактивной технике как первоочередные.

                               Председатель

                 Совета Министров Союза ССР            И.Сталин

                          Управляющий Делами

     Архив Президента Российской Федерации (АПРФ).  Ф. 93. Дело с постановлениями Совета Министров СССР за 1946 г. Подлинник.

         Основой советского ракетостроения стал НИИ-88 в подмосковных Подлипках. В.П.Глушко остался в Министерстве авиационной промышленности, и стал главным конструктором ракетных двигателей. В Министерстве радиопромышленности был создан НИИ-885 для создания радиокомплекса и автономного управления полётом ракеты. В.П.Бармин стал главным конструктором стартовых комплексов и заправочного оборудования. Сложился Совет главных конструкторов под председательством С.П.Королёва ещё в Германии.

         В сентябре 1947 года в специальном поезде создатели баллистической ракеты выехали на полигон Капустин Яр. На восток, по направлению стрельбы, простирались незаселённые заволжские степи. Офицеры рассредоточились на жильё в селе и строящемся военном городке, солдаты – в палатках и землянках. Председателем государственной комиссии по подготовке и пускам первых ракет был назначен маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев, в то время начальник Главного артиллерийского управления. В состав комиссии вошли министр вооружения Дмитрий Фёдорович Устинов,  заместитель министра МВД И.А.Серов.

         Первый пуск ракеты А-4 (ФАУ-2) состоялся в Капустином Яре 18 октября 1947 года в 10 часов 47 минут. Ракета пролетела 207 километров и отклонилась на 30 километров от курса, разрушилась в атмосфере. Вторая ракета преодолела 231 километр, отклонившись от курса на 180 километров. Министр Устинов привлёк немецких специалистов для выяснения причин аварийных пусков. Доктора Магнус и Хох засели в вагоне-лаборатории поезда, и начали эксперименты  с полным набором штатных приборов управления. Причина была выявлена, учёные и их помощники получили премии по 25 тысяч рублей каждый, а в придачу – канистру спирта.

         В ходе испытаний 1947 года было запущено 11 немецких ракет, 5 из них поразили цель. Из этих 11 ракет 5 штук были собраны ещё в «Нордхаузене», 6 штук собрали в нашем НИИ-88, используя немецкие агрегаты и комплектующие детали.

         10 октября 1948 года был осуществлён успешный пуск первой отечественной баллистической ракеты Р-1. Государственную комиссию на этот раз возглавлял Сергей Иванович Ветошкин, начальник управления Министерства вооружения. На испытания доставили 12 ракет, со старта ушло в полёт 9 штук, из которых 7 дошли до цели. Точность стрельбы на этот раз была выше, чем у немецких ракет, у которых при входе в атмосферу разрушалось хвостовое оперение.

         Всего этого мы не знали. А с участниками первого пуска ракеты А-4 мы, выпускники Военной артиллерийской академии имени Ф.Э.Дзержинского, впервые встретились  в Кап.Яре в 1954 году. Вот их имена:  Баврин В.А.,  Березин А.Я.,  Боков В.А, Вознюк В.И., Вертелецкий О.Л., Дядин Г.В., Зайцев Н.Г., Зуев А.Е.,  Иоффе Г.И., Кабаков А.Я., Кессельман С.Е., Корнеев С.Д.,  Кастальев В.В., Краснёнок Н.И., Кузовкин В.А.,  Леонов Д.Д., Меньшиков В.И., Нахамчик А.С., Носов А.И.,  Обухов К.А.,  Орлов Н.Н., Повало-Швейковский М.М., Попов В.Г.,  Потапенко А.П., Привалов М.М., Сиренко В.А., Соболь Б.М., Усков Ф.Н., Эккер Г.Г., Яцюта П.П.